ПАВЕЛ ЛЮЗАКОВ | ГАЗЕТА "СВОБОДНОЕ СЛОВО" | ИЗДАНИЕ МОСКОВСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ ДЕМОКРАТИЧЕСКОГО СОЮЗА

ЖИВОЙ ЖУРНАЛ ПОЛИНЫ ЖЕРЕБЦОВОЙ

ПИСЬМО МИХАИЛУ ХОДОРКОВСКОМУ

       Михаил Ходорковский, я пишу Вам из Финляндии. Меня зовут Полина Жеребцова. Я политбеженка из России. Из современной России, где уже много-много лет правит господин Путин.
       Всю жизнь я веду дневник. И так случилось, что родилась я на Кавказе, в городе Грозном.
       Когда мне было девять, мой город окружили кольцом российские танки – и дома стали превращаться в руины и тлен вместе со своими обитателями.
       По Вашему дому стреляли из танка, господин Ходорковский?
       По моему – стреляли. Горели верхние этажи, и дети кричали от нестерпимой боли: осколки терзали их тела.
       Мой дед, участник Отечественной войны, лежавший в больнице на Первомайской улице, погиб при обстреле. Он уже выздоравливал – я и мама собирались забрать его домой.
       Мы не могли похоронить его неделю. Шли бои.
       Я знаю, Вы много пережили, были в заточении. Но скажите, Вы можете себе представить, как кричат больные, когда из орудий стреляют по больнице или когда невидимый и неуязвимый для их проклятий бомбардировщик сбрасывает на них полуторатонную бомбу?
       Мы искали, где снег чище, набирали его и цедили через ткань, чтобы пить. Снег не белый, совсем не такой, какой сейчас я вижу в Финляндии. Он тёмно-серый и горький, потому что вокруг пожары. Горит нефтяной завод, горят целые кварталы домов. Прежде чем добраться до живой человеческой плоти, бомбы терзают камень и железобетон.
       А дома полны людей, и им некуда бежать.
       Мы падали от голода, тычась в углы квартиры, наполовину провалившейся в подвал. А крысы жались от холода к нашим ногам и пищали.
       Крысы спали со мной в коридоре на дощатом обледенелом полу, и я не гоняла их, понимая, что от "российской демократии" страдают даже они!
       Наши коты и кошки умерли, не выдержав диеты из солёных помидоров, которыми их кормили один раз в несколько дней.
       Чтобы добыть хоть какую-то еду, нужно было ходить по чужим подвалам, где завоеватели оставляли тонкие серебристые нити, наступив на одну из которых, можно было отправиться в рай.
       А хотите послушать, как я стояла у бетонных плит, под которыми трое суток в центре Грозного, задыхаясь в обломках и цементной пыли, умирали русские старики?
       Никто не смог поднять плиты и разгрести завалы! Люди плакали и молились, но ничего не могли сделать. Погибшим под развалинами собственного дома не досталась даже могила в "завоеванной нами земле".
       Этот ад повторялся множество раз за десять лет: столько длилась война на Кавказе, в Чеченской Республике.
       В августе 1996 года в подъезд нашего дома залетели снаряды с российского поста: соседей разорвало на куски.
       Мне было уже одиннадцать.
       Я вышла в свой родной подъезд, и мои ноги по щиколотку утонули в крови. Кровь стекала со стен и с потолка, а рядом кричали в жутких мучениях выжившие соседи.
       С тех пор, господин Ходорковский, я не верю правителям России. Я не считаю, что это цена за завоевание и целостность страны. Это делали как раз "слабаки" – ведь сильный человек не будет самоутверждаться за счет убитых детей и женщин.
       По сути дела они предатели собственного народа.
       В 1999 году, когда по "гуманитарным коридорам" с беженцами стреляли, сжигая людей заживо в автобусах, мы не смогли выехать из города. А 21 октября 1999 года на рынок Грозного "прилетела" ракета.
       Днём, когда там толпились тысячи людей.
       Как потом было объявлено, "это был рынок террористов", с которыми боролись захватчики.
       "Террористами" назвали детей, стариков и женщин, которые торговали зеленью, конфетами, хлебом, сигаретами, газетами и т.д. А сам рынок назвали "рынком оружия", но я никогда не видела там оружия, хотя иногда за день обходила все ряды с коробкой товара.
       Я не могла отдыхать на каникулах или после школы: чтобы выжить, я работала.
       Я торговала на этом рынке. Не было пенсий, зарплат. Люди выживали. Моя мать не получала зарплату год. Её украли. И мы торговали, чтобы выжить и купить хлеба.
       Не нужно было начинать нас "завоевывать", превращая нашу жизнь в одну сплошную полосу ада.
       Нам и так было трудно – без бомб и установок "Град".
       Когда на грозненский рынок прилетела ракета, я находилась в трёх кварталах от места её падения. Я увидела огонь от земли до неба, а потом услышала оглушительный взрыв.
       В моих ногах оказалось 16 осколков.
       А что стало с людьми, которые были ближе к ракете? Оторванные руки, ноги, головы, тела, превращённые в пыль.
       Свою маму дети находили по заколке для волос или пуговицам на кофте...
       Хоть кто-то получил извинения? Или компенсацию за этот ад? Кто?
       Я не получила ничего, кроме угроз и приказа "закрыть рот", так как являюсь подлинным свидетелем этих кровавых событий. Вот лицо современной российской власти.
       Убить, оболгать и захватить. И это называется "завоевание"?
       В 2000 году, 19 января, оставшихся в живых соседей и меня с матерью пугали расстрелом.
       Нас поставили у обрыва и стреляли у нас над головой.
       Старая бабушка-соседка, упав на колени, кричала:
       – Что вы делаете? Мы свои! Мы русские! Не стреляйте!
       Кавказ – это особый край. Там сплелись культуры и национальности, быт и кухни.
       В нашем доме из 48 квартир 10 было чеченских, остальные – русские, армянские, цыганские, азербайджанские, ингушские, еврейские, польские...
       Мы жили дружно, пока не началась война. Война смела всё: жизни, дружбу, любовь. Она уничтожила всё.
       Выжив в нечеловеческих условиях, люди из Чеченской Республики в других регионах России сталкивались и сталкиваются со страшнейшей дискриминацией, гонениями и угрозами.
       Власти не терпят их рассказов о массовых расстрелах и бессудных казнях. Все они независимо от этнической принадлежности причисляются к "чеченцам".
       Я столкнулась и с этим.
       Мне не давали загранпаспорт около года. А Вам сделали за один день, да ещё и любезно принесли к трапу частного самолёта. Двойные стандарты – это ведь как раз то, что отличает деспотию от демократии.
       Я очень сочувствовала Вам, когда Вы были в заточении. Я считала вынесенные Вам приговоры несправедливыми, политическими. И сейчас считаю, что на Вас, возможно, оказали давление.
       Но Вы в интервью сказали: "Путин не слабак. Я готов воевать за сохранение Северного Кавказа в составе страны. Это наша земля, мы её завоевали!" Подумайте, Вам ведь придётся разделить ответственность за те военные преступления, которые на Кавказе не издержки "завоевания", а его суть.
       Почитайте мой дневник.
       Почитайте, как нас завоевывали.
       Как мы хоронили соседей, убитых под обстрелом, предварительно закрыв могилы ветками, чтобы голодные собаки не растерзали покойных.
       Как были убиты тысячи детей и женщин в Чеченской Республике.
       Вы всё ещё хотите целостности с такой Россией?
       Я не хочу.
       И мне не нужно её гражданство. Я стесняюсь его, как позорного рабского клейма.

Автор – Полина ЖЕРЕБЦОВА, декабрь 2013 г.

РЕПЛИКА

       В этом убийственном по трогательности письме – большая правда и грандиозная ложь.
       Прочитаем то же самое, только вместо "Грозный" поставим Орёл, или Брянск, или Минск, или Брест (это – по известной Утёсовской песне), а вместо 1996 года – 1943-й или 1944-й. Даже не добавляя обычных в таких писаниях штрафбатов, заградотрядов и СМЕРШа. Всё совпадает точь в точь. Лет 15 назад у нас, в основном, так и писали про Великую Отечественную, даже некоторые её участники, например, Астафьев, а ещё раньше – прежний Солженицын. Уважаемый нашими либералами "Суворов" замастырил целые тома о том, что смерть и разрушения у нас сеяли не вермахт, а Красная армия. А действительно, когда немцы на своих мотоциклетках за менее полгода промчались до Москвы, разве они превратили в руины обитаемую треть страны? Вот если бы они после этого убедились, что их сюда не приглашали, а затем так же скоро и элегантно ушли обратно (как, кстати, из Украины в 1918 году, читайте Булгакова), разве потеряли бы мы десяток миллионов мирных жителей в полосе военных действий?
       А тут "стокгольмский" (а он совсем недалеко от Финляндии) синдром, распространённый на целые народы. И заражены им не только непосредственно задетые и травмированные, но и вполне благополучные и считающие себя гуманными обыватели. И суть его – считать преступником не того, кто нападает и убивает, а того, кто освобождает. В проклятые 90-е практически всё "гражданское общество" было не просто против "войны в Чечне" (как будто она началась в 1994-м, а не в 1991 году), а за победу врага. А он воевал не за свободу и независимость от России (как прибалты, пусть они фашисты в немалой степени), а за её порабощение и свободу для разграбления легального и криминального.
       И единственная возможная форма отношений (при том, что освобождённый нами Грозный стал и, наверное, останется чеченским) достигнута только после разгрома "сепаратистов" в 2001 году.
       Как, в своё время, и с немцами.

Дмитрий Стариков (январь 2014 г.)

ДЕДУШКА ИДРИС

       Я помню его: худощавого, скромного старика-ингуша, сидящего в обувной будке ярко-синего цвета. Её было видно издалека – маленький маяк среди серого океана неуклюжих, больших домов.
       Мы с матерью часто приносили ему чинить свои поношенные ботинки и туфли.
       – Извините, – обычно говорила с поклоном мать: – Не почините ли в долг, до зарплаты? Они совсем прохудились…
       – Починю, – кивал с улыбкой дедушка Идрис. – Не переживайте, Лена. И с деньгами не торопитесь. Всю жизнь я сапожником проработал и понял: это Аллах великое счастье мне дал. Кропотливо и тихо, но всё же помогать людям…
       – Вы нас очень выручили, – мать доставала из пакета ботинки, которые явно когда-то просили кашу, потом её переели, и их стошнило…
       – Ой-ой-ой, – качал головой седой Идрис, но, заметив печальный взгляд матери, кивал: – Подошву новую пришью. Починю.
       Я крутилась неподалеку, зная наперёд, что без конфеты от него ни один ребёнок не уходит.
       ***
       В тёмно-перестроечные времена получить ириску, а может быть, даже карамельку от кого-то из взрослых – было для меня делом чести.
       Нашарив в кармане сарафанчика белый мелок, обменённый мной у другого ребенка на кусок батона, я принялась рисовать на асфальте картинки, внимательно посматривая на старика.
       Так сначала появилось солнце с кривыми лучами и кот, задумчиво смотрящий на мышь в короне. Мышь получилась большая, побольше солнца, и ей пришлось зайти за угол синей будки…
       Для своих шести лет я рисовала неплохо и очень гордилась тем, что умею на асфальте создавать целые сказки-картинки.
       Но – места для продолжения трудов не было!
       Другой не менее гениальный художник, уже изрисовал асфальт позади будки сапожника и всю её саму…
       – Полина! Полина, ты где? – услышала я голоса взрослых.
       – Тут я! – крикнула в ответ.
       Появились уставшая мама с пустым пакетом и дедушка Идрис. Он прихрамывал, опираясь на тросточку, и шёл с большим трудом.
       "С немцами храбро воевал. Герой…" – вспомнила я фразу кого-то из соседей.
       – Чего ж ты убегаешь? – спросил он.
       – Вот… – я показала на чужие рисунки: – Смотрите!
       – Вижу, – дедушка Идрис нахмурился: – Опять скверные мальчишки нарисовали войну.
       Я всмотрелась в чужое творчество.
       На синей будке был нарисован белым мелом дом, который горел. Из него вырывалось белое пламя. Какие-то маленькие фигурки стреляли друг в друга, и от их оружия шли длинные штрихи, попадающие другим фигуркам в голову и сердце.
       А под ногами, на асфальте, расположился большой пистолет, совсем как у меня – водяной, с которого мы с друзьями стреляли в жаркое лето по прохожим…
       Только этот был настоящим! С таким можно играть в "войнушку"!
       – Придётся опять смывать и чистить… – Идрис явно расстроился.
       – Вам помочь? – спросила мама. – Я могу отмыть.
       – Нет. Спасибо, Лена, я сам. Это мальчишки местные хулиганят. Плохие рисунки, очень плохие.
       – Почему плохие? – удивилась я. – Нарисовано здорово, мне бы так уметь…
       – Нельзя, – он наклонился ко мне. – Запомни, нельзя ни в коем случае рисовать войну. На войне убивают людей: малышей, женщин и стариков. Когда дети рисуют войну или играют в неё – это самое страшное. Тогда война непременно случится!
       – Значит, нельзя? – шёпотом переспросила я.
       – Да. Так гласит древняя легенда! Обещаешь, что не будешь?
       – Обещаю!
       Дедушка Идрис засмеялся и, погладив два торчащих на моей голове хвостика волос, вручил настоящую Жвачку!!!
       Это была неслыханная роскошь.
       От счастья я даже забыла поблагодарить его. Запрыгала, как заяц, и пустилась в пляс вокруг синей будки, прижимая к груди своё сокровище в голубой бумажке с надписью "Love is…"
       – Простите её, – сказала мама: – Она ещё маленькая…
       ***
       Прошло несколько лет. Война в нашем городе стала чем-то неотделимым от человеческой жизни, а главное – неотделимым от внезапной и бессмысленной – смерти.
       Четырехэтажный дом по улице Заветы Ильича уже неоднократно горел, и мы хоронили жильцов. Моего родного дедушку разбомбили в больнице. Ему было 72 года. Участник ВОВ. Лежал на операции с язвой желудка…
       Мы не могли похоронить его неделю. Шли бои.
       – Так трудно потом положить в гроб… – плакала мама.
       Слезы текли, но она их не вытирала.
       До этого мы уже похоронили бабушку и прабабушку.
       Но старичок Идрис, живший в соседнем подъезде, всё так же шутил, несмотря на бомбёжки, кормил детей и подростков сушками и обещал:
       – Разум восторжествует, и эта чудовищная война обязательно закончится! Ведь хорошие люди – не хотят воевать…
       В мальчика восьми лет, жившего на самом верхнем этаже, попали осколки. И мы все ходили посмотреть, как это – быть в осколках.
       Руки и ноги его опухли и нагноились в местах где, проникло железо.
       Но он старался нам улыбаться и говорил:
       – Я потерплю и не буду плакать!
       Потом мы узнали, что его удалось вывезти в госпиталь и спасти.
       Многих соседей – хоронили в огороде. Я узнала, что лучше всего это делать в яме, где недавно разорвался снаряд. Земля – рыхлая и мягкая там, несмотря на зиму…
       Только страшно, пока люди не умрут. Они – кричат, потому что им очень больно, от ранений, не совместимых с жизнью…
       ***
       6 августа 1996 года, в нашем районе с новой силой начались бои.
       К тому времени я считала себя большой – 11 лет…
       Спросила взрослых:
       – Что там, на улице?
       Баба Настя, забежав к нам с мусорным ведром, сообщила:
       – Русские войска уходят! Бросают Грозный и уходят! А боевики их подгоняют пинками… Дали 48 часов…
       Судя по стрельбе, так оно и было.
       Началась Летняя Война.
       Хотя её нет в учебниках истории, она унесла множество мирных жителей из города Грозного во владения Смерти.
       Только около нашего подъезда погибло более 10-ти человек от внезапно разорвавшегося снаряда.
       Я как раз принесла с колодца воду, и за мной закрылась дверь. В этот миг и прогремел взрыв…
       Молоденькую девушку ранило в живот, и она, побелев, упала на ступеньки.
       Её брату – оторвало голову. По частям человеческих тел в подъезде можно было изучать анатомию…
       Сосед Адам с оторванной ногой катался около нашей входной двери и кричал:
       – Дайте мне умереть! Я не хочу быть калекой!
       А моя мама накладывала ему жгут и приговаривала:
       – Жить надо! У тебя трое детей маленьких – и жена беременная. Придётся жить! Потерпи…
       Но, несмотря на все события, дедушку Идриса я не упускала из вида. Он, правда, совсем постарел и уже не обещал, что война скоро закончится. Иногда он сидел на скамеечке и глядел в небо на тяжело гудящие самолеты-истребители.
       "Наверное, он хочет понять: – думала я. – Почему светит солнце, бегают кошки друг за другом, а нас – убивают, но Бог ничего не делает…"
       – Заходи домой, Идрис! – кричала его старушка: – Вдруг сейчас начнётся пальба…. Тебя убьют! Убьют!!!
       Но дедушка Идрис не обращал внимания и даже не пригибался, если начиналась перестрелка. Так и сидел под деревом.
       Русских жителей после первой войны было мало, кого убили, кто-то сам убежал в Россию скитаться и нищенствовать…
       Но в нашей четырехэтажке по-прежнему жило несколько семей.
       Напротив квартиры Идриса проживала тетя Валя с Алёнкой.
       Алёнка была младше меня, и мы часто играли, а тетя Валя общалась с моей матерью.
       Несчастья так и сыпались на эту семью. Сначала у Алёнки сгорел отец Борис. Он кинулся на пожар – тушить и задохнулся в дыму. Потом от голода и холода умерла её бабушка Римма в зиму 95-го…
       Соседи – чеченцы засматривались на их обставленную трёхкомнатную квартиру, но – не трогали. Предлагали даже продать по дешёвке, но тетя Валя не захотела:
       – Здесь могилы родные. Куда я поеду?
       В конце августа, когда залпы орудий уже стихали вдали, и мы стали робко надеяться на некое подобие мира – случилось непредвиденное. Люди с оружием в руках пришли убивать тетю Валю.
       Это были чеченцы–боевики. Четверо.
       Как потом рассказывали соседи, в руках у них был приказ, подписанный Басаевым, с красивой печатью волка.
       "…Признать Валентину врагом чеченского народа за предательство и помощь федеральным войскам…" – прочитала соседка Роза, вышедшая на шум ломающийся двери.
       – Семья приговаривается к полному уничтожению! – объявил собравшимся соседям главный бандит. – А пострадавшему нашему брату Адаму переходит её жилье и все вещи в качестве компенсации…
       – Адаму? – спросил кто-то. – Из соседнего подъезда?
       – Да, он потерял ногу в фильтрационном лагере русских убийц! При жесточайших пытках! Его "сдала" Валентина. Он правду рассказал!
       – Так его же у подъезда ранило, когда он выпил водки и на гармошке играл… – удивилась Роза. – И не боевик он вовсе, а пьяница сраный…
       Лена с первого подъезда жгут ему наложила, иначе бы сдох, как собака. Какой фильтрационный лагерь?!
       – Молчать и не мешать исполнению! У нас жалоба есть и приказ!
       Дверь стала ломаться под ударами ног, а соседи бросились врассыпную.
       Тётя Валя с Алёнкой метались по своей квартире на втором этаже, понимая, что жить им осталось считанные минуты.
       И тут вышел дедушка Идрис.
       Загородив собой дверь в квартиру Валентины, он спросил пришедших с автоматами:
       – Как можно уничтожить семью, где только несчастная вдова и ребёнок?
       – Расстреляем! – кричали разгоряченные парни: – Всех русских долой из Чечни!
       – Я мусульманин, как и вы, – спокойно продолжал старик: – Я прошу вас разобраться, а не творить бесчестье и зло!
       Тетя Валя слышала каждое слово: воспользовавшись внезапной заварухой, она с Алёнкой связывали простыни, чтобы слезть с балкона.
       Бандиты стали бить старика прикладами. Он упал. Но из последних сил цеплялся за дверь и кричал:
       – Что вы творите! Там женщина и ребёнок!
       Потом его отшвырнули ногой и, сбив замок, ворвались в квартиру.
       Но Валентина с Алёнкой уже успели сбежать и затеряться в тёмных переулках частных домов…
       Старик Идрис умер на руках у своей старушки.

Автор – Полина ЖЕРЕБЦОВА, писательница-документалист

ПИСЬМО ИЗ РОССИЙСКОЙ ГЛУБИНКИ

       Волковы Наталья и Василий (мать и сын) обращаются за помощью: прислали письмо с подробным рассказом о себе на мой ящик. К сожалению, я не могу разобраться в их истории детально и провести расследование, так как сама являюсь просителем убежища в другой стране.
       Волковы проживают в РФ, в Ставропольском крае, и, по их словам, подвергаются давлению со стороны местной администрации.
       Они никак не могут защитить себя и своё имущество – нет ни средств, ни возможности.
       Им требуется квалифицированный адвокат, который сможет оказать помощь.
       Все советы и контактную информацию просьба присылать на мейл:
       vasiliy.volkov.92@mail.ru
       Василий Волков, 20 лет рассказывает:
       ...Всё началось, когда мы переехали из г. Ставрополя в маленькое село неподалеку. Где-то полгода мы жили на разницу с продажи квартиры. Но вскоре скоропостижно скончалась моя бабушка. Затем и у матери подорвалось здоровье. Я рос без отца. В общем, многие заботы пришлось взять на себя. Я часто пропускал школу, чтобы подработать или собрать железки – сдавать их и покупать хлеб. Ведь мама уже не могла работать, а меня не брали из-за возраста.
       Естественно, мной заинтересовались социальные работники из ПДН.
       Помню их первый визит, когда тётенька, лет на десять старше меня, начала упрекать мать в небрежности и злоупотреблении алкоголем. Хотя у моей мамы аллергия на любой спирт. Да и человек она не тот – не пьёт никогда!
       Ещё несколько месяцев нам трепали нервы и настоятельно рекомендовали маме пройти курс лечения у нарколога. А я в их глазах стал токсикоманом. Поскольку моё хобби – моделирование, от меня часто пахло клеем на основе ПАВ.
       Однажды у нашего дома остановилась машина скорой помощи. Из неё вышли: участковый-милиционер, медсестра и ещё двое мужиков в военной форме. Не говоря ни слова, они нас принудили сесть в машину. Только там медсестра сказала, что нас якобы везут на консультацию в ближайший районный центр.
       Однако машина повернула в краевую, психиатрическую больницу.
       Не говоря ни слова, пришедшие за нами оставили мою мать в приёмном покое. А меня повезли в центральную больницу, где положили на двухнедельное обследование.
       Будучи абсолютно здоровым, я подцепил в больнице кишечную палочку.
       Пробыв там четыре месяца, я "по этапу" отправился в жёлтый дом, с подозрением на F20 – "Параноидальная шизофрения".
       Как оказалось, мама всё это время не знала, где я. Ей ничего не сообщали!
       Спасибо маминым друзьям, которые подняли шум. Ведь из психушки меня хотели отправить в подмосковный психоневрологический интернат.
       Пожизненно!
       Хорошим людям удалось выцарапать мою мать и меня из этого ада.
       Мама приехала за мной в августе 2005-го. Постаревшая лет на десять, еле живая после принудительного лечения и с новыми, приобретёнными в результате "лечения" болезнями.
       Всё бы ничего. Это можно забыть и жить дальше.
       Наверное, можно.
       Но в феврале 2007-го года административный рецидив повторился по старому сценарию. На этот раз я успел предупредить знакомых и адвоката, без которого меня не отдавали матери.
       ...Я помню, как в больнице мне вкололи какую-то дрянь, от которой я сразу потерял сознание. В себя меня привёл один из пациентов – врачи были "слишком заняты". Узнав о симптомах после укола, врач согласился, что мне не нужны эти уколы. Но медсестра уже расписала график. Второй укол был сделан. После него у меня ухудшились зрение и слух.
       Моя мама лежала через стенку, но увидеться с ней не разрешали, ссылаясь на закрытость и конфиденциальность объекта.
       Только добрая завхоз, на свой страх и риск, передавала мне от мамы записки, а я писал ответы. Мы переписывались на туалетной бумаге.
       Жуткая антисанитария. Туалеты не мыли вообще. Лишь изредка засыпали порошком. Вечно прокуренные, с забитыми наглухо окнами и толстыми решётками палаты для больных. Рис, в котором частенько встречался крысиный кал. И, конечно же, бесконечное хамство персонала.
       Нет. Там не лечат.
       Со мной лежал один дальнобойщик. Водитель сам пришёл лечиться после страшной аварии. Весёлый и активный, он всего за год стал "овощем" Его не слушались руки, он еле ходил, постоянно молчал и ничего не видел.
       Так на моих глазах был убит беспалый старик, который всегда был привязан к кровати на панцирной сетке, на которой не было и гнилого матраса. Он весь покрылся пролежнями и не мог самостоятельно принимать пищу. Под ним стоял таз, который раз в сутки выносили.
       Зачем его привязывали? Он не мог быть буйным. А его тело было похоже на фото узников в фашистских лагерях. Жуть!
       В таких заведениях не спрашивают ни полиса, ни амбулаторной карты.
       Но при этом на человека выделяется больше чем тысяча рублей в день. А кормят, в лучшем случае, на сто. Одежда не покупается, постельное белье – за счёт спонсоров.
       И несложно посчитать, какова дневная выручка с одного пациента.
       В этот раз меня и маму отпустили через месяц. И начались бесконечные суды.
       От бывалых людей мы узнали, что так работают рейдеры – отбирают квартиры у стариков, малоимущих, асоциальных людей и матерей-одиночек. При помощи адвоката удалось доказать неимоверное количество нарушений, подпадающих как минимум под три статьи УК РФ. А это: похищение, совершённое группой лиц по предварительному сговору, незаконное лишение свободы, совершённое группой лиц по предварительному сговору и рейдерский захват частного имущества. По совокупности статей, каждая пешка должна была получить по пятнадцать лет лишения свободы с отстранением от должности.
       Но ни один суд мы не выиграли. Хотя дошли до губернатора Ставропольского края... Какая несокрушимая машина кары!
       И вот 2012 год. Нас снова терроризируют, пытаясь повесить на нашу семью уголовное дело за невыплату коммунальных платежей, а живём мы на 3000 рублей в месяц.
       Ясно одно – эти люди нас не оставят в покое.
       Остаётся одна надежда – на международный суд по правам человека.
       P. S. Моя мама имеет много специальностей. Она – швея, вязальщица, педагог, художник по стеклу. Я хорошо разбираюсь в радиоэлектронике, персональных компьютерах, также умею выложить стену, выкопать дренаж, починить сантехнику. Часто помогаю соседям в этих вопросах.
       И возникает вопрос: кому из нас лечиться? Нам или людям, что позарились на нашу саманную хату стоимостью в двести-триста тысяч рублей?
       Я знаю! Подобные случаи я часто вижу по телевизору. Как приходит добрая тётенька: ребёнка отправляет в приют, а здоровую, не пьющую и не гуляющую мать – в дурдом.
       Не знаю, как добиваться справедливости.
       Наталья (мать Василия) рассказывает:
       – После полугодового отсутствия мои знакомые подали заявление в РОВД по поводу грабежа и погрома, который случился в нашем доме. Когда меня привезли определить, что именно пропало, невозможно было сразу узнать. Выбитые и выломанные окна, разбитое в осколки пианино, снята газовая колонка – это сразу бросилось в глаза, а остальные пропажи обнаруживались не сразу, на полах валялись затоптанные вещи, скомканное бельё, детские игрушки, кажется, краски и бумаги разные.
       Сын пребывал в приюте, меня отвезли в клинику, следствие не следствие, но допросы были с попыткой обвинить нас в продаже того, что было похищено.
       Уже когда вышли из больницы, рассказы опережали один другой – соседи слышали и пытались хоть как-то остановить разорение. Каждый день заколачивались окна, каждую ночь разбивались. У соседа отравили собаку – похоже, она мешала воровать, гавкала.
       Суд не подтвердил заключения медиков в отношении нас.
       Прошлую зиму мы прожили без отопления – нам его отключили! В доме было холоднее, чем на улице. Во время морозов полопались трубы и батареи, а нас опять объявляют опасными для общества.
       Начали давить на родственников и друзей, угрожая расправой над нами, если те попытаются чем-то помочь.
       Если есть необходимость, то свидетели всего этого могут написать и от себя.
       Не знаем, к кому обратиться за помощью.
       Помогите, люди!
       vasiliy.volkov.92@mail.ru

Материал подготовила для публикации Полина ЖЕРЕБЦОВА (октябрь 2012 г.).

ЗВЕРСТВА РОССИЙСКИХ ВОЕННЫХ В ИНГУШЕТИИ

       Руслан Агиев, 1988 г.р., попросил политическое убежище в Европе вместе с женой и двумя маленькими детьми.
       Родился и вырос на Северном Кавказе в Ингушетии.
       Был похищен военными, незаконно содержался в тайной тюрьме, подвергался пыткам. Есть медицинские свидетельства.
       Руслан рассказал о том, что ему на родине пришлось пережить.
       – Как случилось, что в вашу жизнь вмешалась полиция?
       – Спецслужбы и полиция зверствуют в Ингушетии с 2000-х. Помощи ждать не откуда. Постоянные «зачистки»: военные забирают молодых парней. Часто родные потом находят лишь трупы. Или не находят. Или эти труппы им – продают.
       Так раскрывают «боевиков».
       В нашей семье никто не имел конфликтов с законом. Никогда.
       В феврале 2010 года, в семь утра к нам в частный двор ворвались военные.
       Без объяснений меня и брата военные забрали с собой. Допрашивали. Их интересовало, знаем ли мы боевиков.
       – Вам предъявили обвинения?
       – Нет. Нас продержали пять часов и отпустили.
       После этого в дом врывались еще пару раз и забирали на допрос.
       Не били. Предлагали «вспомнить» что-то о друзьях или соседях. Мы отказались.
       Родители стали бояться за меня и брата. В республике Ингушетия жители исчезают среди белого дня. Недалеко от нашего места жительства военные ворвались в частный дом, завернули парня 1986 г.р. в ковёр и заживо взорвали! Труп родственники собирали по частям…
       – Как вы попали в тюрьму?
       В 6:30 утра 13 августа 2011 года в наш двор военные заехали на БТРах. Их лиц мы не видели. Они были в масках. Ингуши и русские. Около ста человек. Мы со сна не могли понять, что они в такой час делают на нашем огороде? Вытащили из дома моих родителей преклонного возраста и меня. Брата не было.
       Он находился в г. Сочи.
       На меня надели наручники, как на преступника. Потащили в машину.
       В нашем доме начался тщательный обыск: все нажитые годами вещи валялись по полу и затаптывались ногами.
       К машине, где я сидел, подошел какой-то военный. Я сразу обратил внимание, что он в строительных перчатках. Ничего не объясняя, он вцепился мне в волосы. Потом прижал ленту скотча к моим пальцам. Руки были скованны за спиной наручниками.
       – Сейчас ты поулыбаешься! – пригрозил неизвестный в маске, и подобрав валяющийся тут же в салоне машины черный пакет для мусора засунул его себе под камуфляжную куртку. Хлопнул дверью.
       Я увидел, как этот человек направляется к моему дому!
       С военными в масках был наш местный участковый.
       Моему отцу предъявили какие-то бумаги. Я подумал, это ордер на обыск.
       Через десять минут военные вышли из нашего двора с довольными лицами:
       – Мы нашли пакет со взрывным устройством и патронами! – объявили они.
       Оказалось, что пока кто-то показывал моему отцу ордер на обыск, кто-то в это же время подложил тот самый черный мешок с пучком моих волос в рюкзак, который лежал в сарае. Но они перепутали! Это оказался не мой рюкзак, а моего отца.
       Была «найдена» и экстремистская литература на крыше нашего дома, куда военные полезли по чердачной лестнице. Сухие, чистые книжки. Как они могли все время лежать на крыше?!
       Книги обычно находятся на полке в шкафу.
       Мне тут же, одели на голову пакет (оказалось, что пакетами военные хорошо снабжены). Пакет был точно такой же по качеству, что и со «взрывным устройством». Но никого это не смутило. Затем меня повезли в неизвестном направлении, крича, что я – «террорист» и «обязан во всем сознаться».
       Я слышал, как на дороге остановилась машина, в которой мы ехали: военные поменяли номера.
       После этих действий, они привезли меня в какой-то старый дом. Похоже, там была база, где находились русские, ингуши и чеченцы. Я определил это по речи.
       На базе под каким-то навесом, военные стали пытать меня током и били ногами. Наручники сняли, а руки и ноги связали скотчем. Угрожали убить. Уши прокололи проволокой и через неё подключали ток. Обливали водой. Снова били.
       – Долго это продолжалось?
       Часов девять. Вначале военные все делали молча. Потом – как бы между делом вспоминали «взрывное устройство» и «запрещенную литературу». Главное для них было, что бы я сознался, что всё это – моё.
       – Там есть твои волосы и отпечатки! Не отвертишься! – аргументировали они свою «просьбу».
       Но я не сознался. Я знал, что это ложь.
       Говорили, что убьют меня, но им ничего не будет. «При попытке к бегству» – так они выразились. Ближе к ночи военные доставили меня в местное отделение СИЗО.
       В СИЗО меня привезли с пакетом на голове, сняли его только внутри здания.
       – Сколько вы там пробыли?
       – Десять дней. В СИЗО били несильно. Не пытали. Но настойчиво уговаривали сознаться в том, чего я не совершал. Сам начальник полиции приходил. Говорил, что дадут условный срок – лишь бы я сознался. Подписал оговор.
       – Понимаешь, нам для раскрываемости очень нужно! – сообщил он мне.
       Но я не стал оговаривать себя.
       Через десять дней меня отпустили.
       Начальник полиции предупредил:
       – Наши люди с тобой сработали глупо. В следующий раз всё будет иначе.
       – Преследования продолжились?
       – Да. Начальник полиции сдержал угрозы.
       Через пару недель, т.е. 8 сентября 2011 г., боевой машиной военные снесли наши ворота.
       Все соседи – свидетели этому.
       Военные стреляли по нашему двору из оружия. Но нас не оказалось дома.
       Мы были у родственников.
       В гневе военные сломали в доме двери, разбили ногами и прикладами мебель…
       В тот день военными были убиты на соседних улицах несколько молодых парней.
       Брат до сих пор не живет дома. Боится за свою жизнь.
       Я с женой и детьми выехал из республики. Прошу убежище в Европе.

Интервью взяла Полина ЖЕРЕБЦОВА (август 2012 г.)

РЕПЛИКА

       Не будучи свидетелем данных конкретных событий, всё-таки сделаю несколько замечаний:
       1. Одна сторона выслушана. А другая?
       2. Большинство граждан бедных стран, как Ингушетия, хотело бы получить убежище на западе, а единственный способ его получить – стать жертвой режима.
       3. Все (и немцы в т. ч.) признают их виновность в том, что у них был Гитлер. Но - гражданское население Германии не было вооружено. В отличие от Ингушетии. Если бы режим Евкурова был такой бесчеловечной, как можно вывести из приведённого текста – не был бы он (как и Рамзан) у власти.

Дмитрий Стариков (август 2012 г.)

СУДЬБА ЧЕЧЕНЦА: ТАЙНАЯ ТЮРЬМА, ПЫТКИ, БЕГСТВО...

       Почему люди покидают Российскую Федерацию, оставляют своих родных и дома?
       Почему до сих пор продолжается война в Чеченской Республике?
       С декорациями красиво отстроенных зданий и звонких фонтанов.
       Жертва политического режима, человек, вынужденный бежать из родного края, согласился рассказать свою историю.
       Его имя Шамиль М.
       Его история похожа на сотни таких же историй. Но, часто, жертвы молчат.
       Важно говорить о нарушениях прав человека в России.
       Шамиль М., – говорит.

       – Расскажите, пожалуйста, с чего всё началось? Как вы жили? Что привело вас в Европу и заставило просить убежище?
       – Я родился и рос в городе Грозном, в Чечне. В первую чеченскую войну, в 1996 году, когда убили моего отца, мне было всего четырнадцать лет. 21 октября 1999 года ракетный удар по мирному Центральному рынку в Грозном забрал жизнь моей матери. Моя мать была русской. Отец – чеченец. Когда мамы не стало, мне было семнадцать. Я остался круглым сиротой. Мой дядя (брат отца) принял меня в свою семью.
       А в 2002 г. во время «зачистки» военные меня забрали, избили, но отпустили живым. «Зачистки» – это когда хаотично военные хватают подвернувшихся граждан. К сожалению, в Чечне это дело обычное.
       После этого случая приехал мой двоюродный брат и помог мне уехать в Норвегию.
       В Норвегии я прожил около года и думал, что весь кошмар позади. Но там на меня вышли российские спецслужбы и предложили мне сотрудничать с ними, стучать на других беженцев из Чечни, давать им информацию о них. Мы с братом обратились к главе чеченской диаспоры в Скандинавии за помощью. Однако выяснилось, что он сам сотрудничал с российскими спецслужбами. Поэтому я был вынужден покинуть Норвегию. Я не был согласен участвовать в подобных грязных делах.
       – Вы вернулись в Чеченскую Республику? Как она встретила вас? Официально, там уже был мир.
       – Да, в марте 2004 г. я вернулся домой в Чечню. Через две недели в наш дом ворвались люди в масках. Это были чеченцы. Они забрали меня. Я сидел в холодном и сыром подвале три года и три месяца. В начале меня пытали, хотели узнать информацию, о которой меня спрашивали в Норвегии: знаю ли я каких-либо боевиков?
       Когда они поняли, что я ничего не знаю, просто издевались. Избивали. Морили голодом.
       Меня держали в тёмном подвальном помещении. В издевательствах и унижениях я провел три года своей жизни!
       Я не надеялся выйти оттуда живым и порой сам хотел умереть. Меня сдерживала моя вера. В Исламе запрещено самоубийство. Аллах велит выдержать все испытания.
       – Три года жизни... Как вы пережили это? Как вам удалось вырваться?
       – По Милости Всевышнего через три года и три месяца в июне 2007 года меня освободили за крупную сумму денег. Деньги собирали все родственники и друзья. В нашей семье не было таких денег, сколько запросили на взятку.
       В течение этих трёх лет мои родственники считали меня умершим, пропавшим без вести.
       Ведь официально я нигде не числился! Меня нельзя было отыскать. Ни в тюрьме, ни в морге. Есть места типа тайных тюрем, где вневедомственная охрана Кадырова и спецслужбы пытают и держат людей. Не предъявляя обвинений. Когда нужно показать раскрываемость терроризма, этих несчастных одевают в военную форму и убивают. Затем говорят, что «обезврежена» очередная банда боевиков. Таким образом, спецслужбы «воюют с преступностью», на деле похищая и убивая мирных жителей, выдавая их за бандформирование. А родные не могут найти даже тел.
       Иногда тела продают. Редко кого отпускают живым!
       Кадыровцы сами вышли с моим дядей на связь. Хотели получить деньги за мою жизнь. Поняли, что я им бесполезен, и за большую сумму денег согласились меня отпустить.
       Первые полгода после моего освобождения я не выходил из дома, не хотел контактировать с людьми. Состояние здоровья было крайне тяжёлое, меня часто посещал врач. Я очень сильно похудел за эти годы, был белым с лица. Три года я не видел солнца. Не мог ходить, долго стоять, всё время лежал. Зрение заметно ухудшилось, не мог смотреть на свет. И много других проблем со здоровьем было и есть. Родственники не могли смотреть на меня без слёз.
       К январю более-менее восстановился, надо было на что-то жить. Я уехал в Грозный на стройку в январе 2008 года. Устроился помощником строителя. Всё время работал. Выживал.
       – Казалось: жизнь продолжилась. Вы нашли работу. В Республике официально – спокойствие. Но что там творилось на самом деле?
       – Пятого сентября 2009 года была очередная «зачистка». Меня безо всяких причин забрали военные, ударили несколько раз ножом и выкинули на трассе в другом районе Чеченской Республики. Какие-то добрые люди подобрали меня на трассе и отвезли в Центральную больницу. Там в травмпункте обработали мои ножевые ранения, и в тот же день я познакомился со своей будущей женой. Она работала в этой больнице.
       В мае 2010 года мы поженились и уехали в село.
       Но военные никак не оставляли мирных жителей в покое. Устраивали «зачистки»: хватали, утаскивали…
       Когда в очередной раз меня увели, на нервной почве на третьем месяце беременности моя жена потеряла нашего ребёнка.
       После этого мы вынуждены были переехать к родителям моей жены в другой район.
       Я с отцом жены уехал работать в Южную Осетию. Периодически приезжал домой.
       – Что заставило вас покинуть родину и просить убежище в Европе ещё раз?
       – В последний раз кадыровцы забрали меня в ноябре 2011 года. Они предлагали мне сотрудничать с ними и угрожали в случае отказа расправиться с женой. Угрожали похитить её и пытать. Что же нам оставалось делать? Мы решили в последний раз попробовать спасти свою жизнь. Мы вышли из дома в декабре 2011 года. Мира нет. Там, на нашей родине, царит ужас. Смерть и хаос. Мы не можем вернуться назад – это самоубийство. Мы просим убежище в Европе. Это единственная надежда выжить!
       На всё воля Аллаха.
       – Я желаю Вам скорейшего получения убежища!

Интервью взяла Полина ЖЕРЕБЦОВА

ЛАРИСА

(художественный рассказ, основан на дневниковых записях 1999 года, когда автору было 14 лет. Часть имён действующих лиц изменена)

1999 год - незабываем. Для многих в Чеченской Республике - это тяжёлый год испытаний и большого человеческого горя. В обычный день осени - 21 октября - центральный рынок города Грозного подвергся ракетному обстрелу. "Точечный удар" получился по торговым рядам с хлебом, обувью, одеждой. Продавцы - женщины и подростки. Стремительно заполнились больницы покалеченными и раненными людьми. Новые сироты явились равнодушному миру. Слёзы матерей и слёзы сирот - перемешались. Увеличился поток беженцев в сёла, а также в Ингушетию, Дагестан, Ставропольский и Краснодарский края.
Люди вынужденно, спасая свои жизни, отправлялись в безрадостный путь... Страдать от тесноты, делить одну палатку на две-три совсем незнакомые, разные семьи, задыхаться в летнюю пору, и простуживаться - зимой....
Полина Жеребцова, фото 2009 г.

Многоквартирные дома, частный сектор города Грозного, - быстро пустели. Спешили груженные имуществом машины, стучали по асфальту своими колесами ручные тачки. Каждый старался спасти хоть что-то из своего нажитого. Плакали невыспавшиеся дети. Любимцы, из числа кошек, собак, прочая домашняя живность - оставались одни, брошенные на произвол судьбы. Было не до них. Выход из города Грозного был небезопасен. Несмотря на заранее объявленные "коридоры" и время для выхода, - колонны беженцев подвергались обстрелам. Так было много раз. Горели машины с людьми.
Но снова и снова, как только по радиоприёмнику объявляли день выхода, надеясь на удачу, - люди беззащитно шагали по шоссе, навстречу своей судьбе...
Однако уходили не все. Как и в первую войну 1994-1995 годов, многие оставались в военном городе. Причины были разные: полное одиночество, отсутствие родных за пределами республики. Отсутствие денежных средств у пенсионеров и многодетных семей на выезд. Также естественное желание - сберечь нажитое за всю жизнь имущество. Роковую роль сыграла слепая вера в обещанные "точечные" удары по местам скопления боевиков и по базам оружия (а не по жилым кварталам). Держало другое: остались те жители города, у которых были больные или немощные члены семьи. Путь с ними - в беженцы, жизнь там, в полевых условиях, - были невозможны.
Наша знакомая - Лариса - смуглая молодая женщина, жила в Старопромысловском районе города Грозного, по улице Заветы Ильича, дом 94. Муж и её сын - выехали ещё до начала военных действий. Их точного адреса у Ларисы не было. Приближалась война. Она решила не покидать город, чтобы окончательно не "потеряться" с родными и сохранить имущество семьи. Жаль было бросать большую квартиру, не продав её. Страшно остаться совсем без жилья.
Не раз эта хрупкая женщина принимала участие в тушении пожаров в своём же доме, на разных этажах. Решительность Ларисы в критические моменты была почти мужской, отчаянно-смелой. Затем молодая женщина сникала, тускнела, становилась грустной...
Лариса-армяночка не терпела одиночества. В короткие минуты затишья бесстрашно прибегала к нам и к другим соседям в гости.
- Привет! - с порога кричала она. Угощала вареньем собственного приготовления. Учила нас и бабушек, проживающих рядом, лепить вареники с листьями бурака. Получалось вкусно!
Иногда она брала книги - почитать. Библиотека у нас была большой. Её собирали несколько поколений семьи: моя мама, мой дед-журналист, мои бабушки. За книгами к нам приходили многие, всегда аккуратно возвращали их. Меня - жалели. Осколки, полученные мной на рынке, были мелкими. Они нарывали и выходили наружу, под действием перевязок, основу которых составляли лепёшки из теста с мёдом и пареный лук. Но ноги распухли, и одна - сильно "горела" внутри. Врачи, которые ещё остались в городе, не могли мне помочь в полной мере. Света не было. Аппараты рентгена не работали. Один из осколков постоянно перемещался - "блуждал" по ноге и особенно часто причинял мне страдания. Перевязки нужно было менять. Соседка Лариса охотно бралась помочь в этом.
Вечером, после всех тревог дня, обстрелов, поисков дров и еды, полуголодные люди собирались группами. Шли и к нам. Пили нескончаемый чай, слушали радиоприёмник одной из бабушек, пели. Те люди, кто раньше, до войны, не общались, едва здоровались - теперь стали друзьями.
У Ларисы-армяночки был особенный голос: низкий и сильный. Моя мама нескладно подыгрывала ей на старой, повреждённой гитаре, а мы подпевали, стараясь попасть в такт. Недовольно ворчала бабушка с внуком: "Лучше бы вы спали, пока тихо. Чокнутые!.. Война, а они поют!". Мы звали её "ингушкой" из-за зятя. На самом деле она была русской женщиной по имени Нина.
"Я что-то спать совсем не могу, даже когда тихо", - жаловалась нам Лариса. Настроение у неё часто менялось: смех и сразу - слёзы. Мама давала ей лучшие книги. Их общим любимым автором в эти дни стал Хемингуэй. Обоих потрясла книга - "Старик и море".
Мы написали Ларисе молитвы (сходные по смыслу между собой): "Отче наш" и "Фатиху" - на выбор. Подарили флакон успокоительных капель - валерьянки.
- Помолись. Капли выпей и спи! - говорила ей мама. - Спустись вниз со своего третьего этажа. Соседей у тебя много. Присоединись к тем, кто тебе больше по душе. Живи внизу, - советовала она Ларисе.
- Не забывай! Одной в войну никак нельзя! - уговаривали Ларису бабушки - Стася и Нина, наши временные соседки...
- Мы объединились тут, на первом этаже, и вы также сгруппируйтесь у себя... Нас - пятеро. От обстрелов прячемся все вместе. Быстро перебегаем из одной квартиры в другую (смотря с какой стороны бьют). Продуктами делимся. Если кого ранят - помощь окажем друг другу...
Наши советы были не напрасными. Лариса быстро взяла их на вооружение. Очень скоро она сдружилась с чеченской семьёй Багаевых. Переселилась к ним, а свою квартиру лишь навещала. Старшей в этой семье, пожилой женщине - Зинаиде, Лариса сразу понравилась. Семья была небольшая (в это время), с матерью совместно проживали: дочь, уже взрослая девушка, и два её сына. Один, старший, - родной; второй, - приёмный, паренёк из русской семьи. Из-за обстрелов лишь с четвёртой попытки (через посёлок Старая Сунжа) удалось вывезти из города дочь и часть имущества. Без дочери затосковала бы Зинаида, да только вовремя рядом оказалась Лариса. Они вместе искали дрова, чинили постоянно ломающиеся (от взрывной волны и от осколков) двери. По ночам, пока темно, в подъезде пекли пышки - чтобы дым рассеивался незаметно, не привлекал самолётов разведки и снайперов.
Однажды старенькая Зина радостно сообщила, что Лариса выучила "Фатиху", которую мы с мамой написали ей от бессонницы. После этого Зина решила научить свою новую подопечную другим молитвам и обрядам. Неожиданно Лариса почувствовала себя уверенней, спокойней. А вскоре, познав азы Ислама, Лариса приняла мусульманскую веру.
После дождей резко похолодало. Выпал снег. Даже в двух пальто, одетых одно на другое, мы мёрзли в своей квартире. Бинт с компрессом из глины примерзал к ноге.
То утро было красиво и солнечно. Небо - аквамарин. Самолёты - разленились, с утра не прилетели. Мы - я, бабушка Стася и мама - осторожно вышли на подъезд - "погулять", посмотреть вокруг. Было тихо. Мир без войны. Из дома напротив нашего тоже вышли люди. Мы кричали друг другу: "Привет! Как спалось?".
Некоторые, прижимаясь к стене дома, быстро перебегали из подъезда в подъезд. Видимо, горели желанием проведать соседей. Знали - тишина обманчива. Я кормила двух собак остатками своей пышки. Внезапно увидела яркую вспышку света со стороны холмов.
- Сюда! - громко крикнула я и стремительно ринулась в глубину подъезда. За мной мгновенно метнулись мама и старенькая Стася. Мы упали на лестнице. Во дворе прогремел мощный взрыв. Не поднимаясь на ноги, я вползла в свою квартиру. Меня толкали, опережали чужие люди, вбежавшие с улицы. Каждый спасал себя. Взрывы повторялись. Все лежали у нас в комнате на полу, в позе "калачик". Ноги - к животу, руки - закрывают голову.
- Нам военные могут позавидовать. Реакция у всех - класс! - шутила для поднятия духа мама.
Бабушка-"ингушка" в момент первого взрыва была дома. Она наливала чай своему внуку и обварилась. Теперь Нина жалобно охала и причитала... Едва обстрел затих, мама и Стася смазали Нине-"ингушке" её ожоги подсолнечным маслом, посыпали содой.
Собакам не повезло. Одна из них погибла сразу, второй оторвало лапу. Она плакала снаружи и просилась в квартиру. Конечно, мы её впустили. Перевязали. Разрешили лежать в коридоре.
Артиллерийский обстрел был недолгим. Всего четыре снаряда попали в наш двор. Через четверть часа мы уже пришли в себя. Случайные люди, вбежавшие к нам с улицы, ушли. А мы собрались ужинать. Подогрели воду на чай. Достали соленья...
Однако поесть нам не удалось. В небе завыли моторы. Самолёты и вертолёты объединились. Я увидела в окно низко летящий вертолет - злая стрекоза! Мгновение - взрыв! Второй взрыв, ещё большей силы, распахнул наши, незапертые по военной привычке, двери. Это - чтобы с улицы можно было забежать и спастись случайным прохожим. И, наоборот, - нам самим, при пожаре, быстро выбраться из помещения. Решётка на окне выгнулась и поломалась. Меня швырнуло на пол. Я ударилась лбом. В общем, мы все испугались. Бросились в "нишу", устроенную дополнительно, за "домиком" санузла. Получилось - мы ещё за одной стеной. Все повалились на настил из матрасов и ковров. Внук бабушки-"ингушки" не выдержал и закричал: "Мама! Я тебя больше не увижу! Я лучше в люк спрячусь! Ма-моч-ка!". Он стонал, обхватив свою голову руками, и задыхался от слёз. (Его мама, с другими детьми, выехала из города Грозного 29 ноября. Одно место в автобусе стоило 180 рублей. Денег на всех не хватило. Отец этой семьи, к началу войны, работал и проживал в другом регионе. Приехать за женой и сыновьями, в связи с военными действиями, он не смог). Ввиду всех этих причин, мальчика, как старшего, оставили стеречь родное гнездо вместе с бабушкой.
Моя мама накрыла всех одеялами. Дала от осколков подушки на голову. И ещё сверху набросила на нас самый большой ковёр.
- Тихо! Тихо! - уговаривала она меня и внука бабушки Нины. Обоих гладила по волосам... - Хныкать нельзя. Молиться - можно! Трусов не будет, бомба не достанет нас!
Все - молились. Кто как умел. Каждый по своей вере... Дом дрожал и шатался. Странно гудел в такт моторам. Взрывы были рядом. Очень страшно! Мои зубы стучали (помимо моей воли) и мешали мне говорить. А говорить хотелось, хотелось рассказывать. Вспоминать школу и всякие забавные моменты...
Вначале я сильно мёрзла, затем согрелась. Мне стало душно, даже жарко. Гул моторов стал затихать. Летчики направили свои машины в другой район города. Я - поправила подушку на голове и... уснула.
...Кто-то отчаянно колотил в нашу дверь. Солнце било светом в новую дыру в углу кухни. За нашей дверью люди кричали и, кажется, плакали.
- Вы живы?,- спрашивали нас. - Живы? Чёрт возьми?!
- Да! Да! Раненых нет, - отвечали мы нестройным хором. Наша входная дверь никак не открывалась. Пришлось поддевать её топором, стачивать пол. Это означало, что за ночь здорово перекосило дом. Открыв дверь на лестничную площадку, мы быстро вышли в подъезд. Спали в одежде, потому оглаживали её руками. Здесь, также, как и в комнате, пар валил изо рта.
- Армяночка! Лариса - погибла! - сообщили пришедшие.
- Старушку Зину только сейчас сняли с обрушившейся лестницы. Она всю ночь там сидела. Женщины, вдвоём, молились в квартире у Ларисы. Бабушка - успела выскочить ... - сбивчиво пояснили нам. Я сделала решительный шаг на улицу. Лариса уже лежала посреди двора, на обгоревшей двери. Снегом ей обтирали лицо и руки. Из виска торчал осколок, зелёный, как брюхо вчерашнего вертолёта, того, что я видела в окно.
Старую Зину отпаивали горячим чаем. Она странно выла и произносила непонятные звуки. Наконец, эта женщина обрела дар речи, и смогла рассказать нам, что после первого сильного взрыва (бомба попала в середину их четырёхэтажного дома) она прервала свою молитву. Выбежала на лестничную площадку, начала спускаться вниз... Лариса - осталась... Именно поэтому так упрямо и гордо был поднят вверх и застыл указательный палец на её правой руке. Никто не смог его согнуть. Положить рядом с другими пальцами руки. Видимо, она погибла, произнося слова: "Бог один!".
Оба сына Зины, мой друг Алладин, мужчины из близлежащих домов, используя затишье, пошли в сады (сразу через дорогу). Они пытались копать могилу.
- Земля замёрзла. Очень твёрдая! - слышали мы их разговор. Но рядом, у кустов сирени, оказалась свежая, просторная воронка от снаряда. Она стала могилой для Ларисы.
В последний раз все собрались возле убитой. Незаметно появился необычный запах вблизи её тела. Сладкий, волнующий. Запах никому не знакомых духов...
Ларису завернули в голубое с зелёным покрывало и... унесли. Бабушка Стася успела снять с её руки обручальное кольцо - "на память". Я видела, как горько усмехнулась моя мама...
Каждые пять минут мне напоминали, что я плохо хожу и что мне лучше уйти домой. Но я не слушалась. Моя нога не болела. Она стала как из дерева. Только руки покраснели от холода - перчатки свои я, как обычно, забыла дома. Никто не уходил. Я тоже упрямо стояла во дворе. Вскоре к нам подошёл сын бабушки Зины, старший. Он сказал, обращаясь ко всем, что хватит испытывать бога. Пора расходиться...
Ларису уже унесли, а запах - не ушёл! Час шёл за часом, но мы, даже у себя в квартире, продолжали вдыхать необычный, нездешний аромат.
В течение нескольких дней каждый, по своему личному желанию, молился о душе Ларисы, доброй и весёлой певуньи. Мужчины, несмотря на опасность, молились на её могиле. Женщины - у себя в квартирах. Запах то ослабевал, то усиливался. Держался он несколько дней... Позднее гибли другие люди, наши соседи, но такого чудного явления больше никогда не было.
Снова и снова гудели самолёты. Теперь часто беда неслась по воздуху мимо нас, к центру города.
Через некоторое время в наш дом пришёл старый человек с белой бородой. Он был в серой папахе и в плаще того же цвета. Отец искал свою дочь. Её новую семью. Жильцы из дома, где она жила, рассказали ему:
- Уехали. Сегодня утром. Все пять человек. Говорили, - попытаются выбраться из города, через посёлок Черноречье. Там обещали подать автобусы.
Вечером, за традиционным чаепитием, по радиоприёмнику мы услышали, что около трёх часов дня при выезде из города Грозного был обстрелян автобус с беженцами. Погибло 47 человек! Уцелел один ребёнок, мальчик. Старик мгновенно почувствовал беду. Точно он знать не мог, но сердцем - всё понял. Прервав еду, он попросил таз, воды и полотенце. Гостю сразу подали то, что он хотел. Старик ушёл в пустую квартиру - молиться.
Мы затихли, потрясённые. Ведь совсем недавно, в конце предвоенного лета, многие из нашего двора весело плясали на свадьбе его чернобровой, 17-летней дочери!
Ночью снова гудели самолёты, неся в разные районы города свой смертоносный груз. Старик крепился. Он не плакал. Показывал нам фотографию: дети, правнуки...
В честь него мы празднично ужинали: солёные помидоры, настоящий хлеб, пышки с вареньем. Мы рассказали гостю о гибели нашей соседки - Ларисы, принявшей ислам. Об удивительном запахе, который исходил от её тела после смерти (она погибла на 12-й день после перемены веры). Старик - заинтересовался и оживился: "Это мускус! - пояснил он. - Явление очень редкое! Когда умер мой Учитель, прекрасной души человек, такой запах тоже был. Ещё в моём детстве старики говорили, что это - божественное чудо. Оно случается один раз в тысячу лет! Означает: Лариса ваша - в Раю! С нею - особая милость Аллаха!"
Утром старик ушёл...

Полина ЖЕРЕБЦОВА.

В ОДНОМ ДВОРЕ

С Валентиной мы жили в одном доме, только подъезды были разные. Замечательная соседка. Если беда - придёт на помощь. Договоришься с ней о каком-то деле - не подведёт. Обычно в праздники эта женщина пекла рулеты: с маком, с вареньем, с орехами. Стол накроет и в двери стучит:
- Пойдёмте к нам! Милости просим...
"Хлебная душа", - говорили про неё во дворе. Никто не мог предположить, что тяжёлые испытания уже стоят на нашем пороге.
В девяностых, с приходом к власти Дудаева, многое изменилось в республике. Усиливалась миграция. Смена людей во дворе происходила не всегда в лучшую сторону.
Беззащитность
Первым в семье Валентины умер свёкор. Затем погиб любимый муж - на пожаре. Потом парализовало свекровь. В 1995-м Валя пережила первую антитеррористическую операцию. При обстрелах Валентина с малолетней дочерью в бомбоубежище не ходили. Бабушку не бросали. Наголодались. Намёрзлись.
Свекровь умерла в марте девяносто пятого. Похоронили её рядом с домом, на поляне. Кладбища в те дни уже были минированы.
Послевоенная безработица, рынки заполнили торгующие женщины. Люди выживали, как могли.
Валентина вспоминает:
- Я, как многие в Чечне, взялась за торговлю. Опыта не было. Куплю чай, яйца, ведро помидоров - 1 рубль на килограмм добавлю и стою, жду покупателей. А цену назвать стесняюсь, в глаза не смотрю... Нам с дочерью такого заработка едва хватало на еду.
Молодая вдова не сразу собрала необходимые документы на пенсию по случаю потери мужа. Получила первое пособие только летом девяносто шестого. А в эти дни нагрянула новая беда: Валентину объявили врагом чеченского народа (!). Сочинили историю о том, что, дескать, она сдала гражданина Н. "федералам", и тот получил в плену увечье... Сфабриковали грязный документ с печатью в виде волка: "Семью к уничтожению". А семья - женщина и ребенок.
Вступиться было некому. Люди боялись. Некоторым из новых жильцов двора данная ситуация пришлась по душе. Преступников манила большая квартира с имуществом. Защитить маленькую семью было некому: в республике царило беззаконие.
Помощь
Однажды вечером неизвестные в военной форме, в масках и с автоматами в руках стали выбивать дверь в квартире Валентины.
На шум решились выйти только соседи. Это были старики-ингуши.
"Что случилось? Что за шум?" - вежливо, но настойчиво поинтересовались они. В ответ пожилую женщину ткнули дулом автомата в живот... Случилась заминка. Невероятно, но факт - Валентине с дочерью удалось бежать.
Их трёхкомнатную квартиру захватили бандиты. Мать и дочь-школьница скитались, ночевали у знакомых. На улицу выходить боялись. В это время в квартире Валентины нелюди сортировали имущество, нажитое несколькими поколениями семьи. Шел воровской делёж...
Сочувствующие соседи с оглядкой приносили беглянкам еду и одежду. Узнав о произошедшем, Александр, сослуживец погибшего мужа, предложил вдове помощь:
- Поживите в доме моего отца. Продуктами помогу. Я всегда проведываю старика по выходным. Будем видеться. Сможем контролировать ситуацию.
Предложение было принято. Отец Александра, дед Павлик, оказался тихим и деликатным. Старик был рад общению, старался угодить неожиданным гостям.
- Не уезжаешь, сволочь?! - ворвались и в этот дом вооружённые люди. Было около двух часов ночи... Подхватив сонного ребенка, Валентина выпрыгнула в окно. Прогремели выстрелы. Бежать пришлось пригибаясь, в тени забора.
Продираясь через кусты малины, она чудом нашла лаз во двор к соседям. Выручила малознакомая чеченская семья. Убежавших спрятали в кухне. Свет не зажигали. Переговаривались шёпотом, жестами.
- Знаем, недалеко от Будённовска в Ставропольском крае есть село. Много семей выехало туда. Жильё недорогое, - рассказали Валентине женщины-чеченки.
Именно они позднее купили для Валентины маленькую хату. Привезли готовые документы вдове в Грозный. Мужчины из этой же семьи вместе с другом погибшего мужа погрузили остатки имущества. Им удалось выжить захватчиков квартиры. Бандитам объяснили, что жильё продано чеченцам, а русских владельцев давно нет...
Ставропольский край
В июне девяносто седьмого друзьям удалось вывезти Валентину с дочерью за пределы ЧР, на Ставрополье. Наспех, продав дом отца, с ними уехал товарищ мужа. 86-летний старик-инвалид, пережив страшную ночь, связанную с бандитским вторжением, слёг. А вскоре умер. Потери родных, трудности непривычного сельского быта сплотили бывших грозненцев. Дружба двух одиноких людей постепенно превратилась в нежную и заботливую любовь.
Всего 15 минут езды от Будённовска по ухоженной трассе, и вот меня приветливо встречают двое счастливых людей из Прасковеи.
- Бог ничего не делает зря, - уверяют они. - Самое главное - мы нашли друг друга. Надеемся, это навсегда.
Уже семь лет обустраивает свой быт новая семья.
- Не беда, что теперь все удобства во дворе. Конечно, мы не сразу привыкли к новому для себя укладу жизни, - объясняют хозяева белой хаты. - В Грозном жили иначе: с паркетными полами в благоустроенных квартирах.
Дочь Валентины выросла на ставропольской земле. Считает её своей родиной. В летние дни оросительный канал стал местом купания и весёлых игр для много пережившего ребенка. Школа подарила новых друзей. Здесь, в селе, повзрослевшая девочка встретила свою судьбу.
Вскоре молодая пара переехала в Краснодарский край.
Хозяйство Валентины невелико. Маленькая усадьба вмещает сад и огород. Валентина выращивает цыплят. Прижились у них кот и собака. За семь лет жизни пышно разросся куст красной калины в углу двора. Он и радует, и печалит: красный цвет ягод - цвет невинно пролитой крови...

Полина ЖЕРЕБЦОВА.

КРЕЩЕНИЕ (ВОЙНА ГЛАЗАМИ РЕБЕНКА)
(На основе личных дневников Жеребцовой Полины. Грозный. Чеченская республика).

20 января 2000 года. (Мне 14 лет).
Вчера утром, 19 января, нас вывели из дома русские военные. На часах было начало десятого. "Быстро! Очень быстро!" - приказали они. Маме не дали взять её паспорт и кулёк, куда она отложила фотографии умерших родных. Соседка из квартиры рядом - бабушка Нина - вышла в домашних тапочках. Переобуться она не успела. И не подумала даже. Решила: проверят квартиры, посмотрят документы и мы вернёмся домой. Так было в 1995 году. Но на этот раз всех жильцов, кого вывели из квартир, собрали в среднем подъезде дома напротив нашего. Я видела, когда проходила через свой двор: яркое солнце и снег. Красиво!
Нам велели спуститься в подвал. Разговаривать запретили. Болтунам пообещали гранату. На лестнице, ведущей вниз, было много мыла в красных обвёртках. Я подняла кусок и спрятала в карман. Пригодится руки мыть? Когда мы шли через свой двор - из первого подъезда дома, что напротив, военные выносили голубые коробки. Открывали их, ругались матом и били хрусталь. Непонятно... Зачем?
Мы сидели в подвале, примерно, около трёх часов. Беззвучно говорили, едва шевеля губами. Все боялись обещанной гранаты. Было тесно, сыро и очень душно. Наконец, нам велели выходить. Чеченки - тётя Аза и тётя Лина - вылезли на свет, - сразу стали собирать красивое мыло. Объявили, что его им оставили на хранение какие-то соседи. Мне было стыдно, но свой единственный кусок я не отдала.
- Разрешите зайти в квартиру! Паспорт взять. Как я без паспорта? - просила мама.
- Нельзя! Он вам не нужен. Вещи не брать! Двери не запирать! Вперёд! С сопровождающим.
Аза дала моей маме чёрное кожаное пальто.
- Ты мне хоть это спаси! - попросила она.
Люди из двух домов шли цепочкой. Я увидела около 10 человек. За углом, при выходе со двора, обстрел был сильнее. Шуршали и свистели мины. Мы и военные шли вместе. Свои били по своим. Солдат слева кричал матом в рацию. Но часть его речи я разобрала:
- Эй вы, пермяки! Мы это! Мы уже здесь! По своим бьёте!
Мы шли первые: бабушка Стася, мама и я. Стася еле шла. Мы взяли её в "серединку" и все держались друг за друга. Когда шуршала мина, военный слева показывал рукой вниз. Все падали на снег. Опять шли... Нас подвели к окопу. Глина и снег. Кто-то пальнул короткой очередью. Я испугалась, почувствовала - падаю. Мама поддержала меня. Старая Стася - бухнулась на колени и заорала:
- Не стреляйте! Мы - свои, мы - русские!
Мама стояла молча. Солдаты рассмеялись. Тот, что был круглый, как колобок, махнул рукой:
- Свободны! Катитесь вниз!
Мы живо его послушались. Действительно скатились вниз по глине и по снегу. Военный, что ругался в рацию, моргнул мне: "Пошутили, не боись!". Мы шли, заскакивая в чужие гаражи от обстрела. Сопровождающий указал нам на дом без окон и дверей, но с крепкими кирпичными стенами: "Здесь, пересидите. Другие части идут. У них - жёстче... Это мы - москвичи, у нас люди даже из вузов есть!" - Он был высокий и очень худой. Скоро подтянулись наши жильцы - соседи. Мы сидели полдня и всю ночь, строго соблюдая очередность. Дом был пуст. Железная кровать с железной сеткой без матраса и одеял. Утром все отправились искать другой дом, целый и чтоб в нём было на чём спать. Мы не ели. Ни вчера, ни сегодня. Дом нашли! Есть двери. Есть оконные рамы. Даже кухонный стол! И... диван! Наши лица светились счастьем, все перестали ворчать.
Быстро разбились на группы. Отправились искать клеёнку, чтобы закрыть ею оконные рамы, утеплиться. "Охота" была удачной. Принесли инструменты - гвозди и молоток. Решили не разделяться! В данный момент жить по 2-3 человека страшно! Лучше держаться всем вместе! Мы заняли крайнюю комнату с зелёным диваном. Оказалось - нас шестеро: я с мамой, бабушка Нина с внуком, старенькая Стася, и ещё одна бабушка - Маша, из частного дома, сгоревшего на углу. Нине с внуком я и мама откопали из-под снега железную сетку. Придумали подпорки под неё. Наши люди, наконец, нашли мужские ботинки. Переобули бабушку Нину, мокрые ноги которой сильно распухли. Старой Стасе притащили железную кровать, как в больнице. Бабушке Маше - принесли кровать её дочь и зять. Нам с мамой сокомнатники единогласно уступили зелёный диван (так как я - ранена). Мы с мамой удобно разместились на нём "валетом".
Нога болит. Температура. Повезло: в доме нашлись лекарства - аспирин и валидол. Еды мы в доме не нашли. К вечеру мне всегда хуже... Иду нормально и вдруг резко боль. Я падаю на снег. Кричу, а все вокруг смеются...

* * *

23 января 2000 года.
Тётя Аза с тётей Линой принесли себе одеял и спали спокойно. Мама - дура, постеснялась. Мы мучились, мёрзли. Я устроила слёзы утром (на двухдневный пустой желудок): "Пример брать надо! Люди ориентируются, а мы?" Наконец, моя мамаша произнесла: "ладно" и безвольно махнула рукой. Солдаты пожалели нас, дали две банки своей пайковой "тушёнки". Сказали: "Остальное ищите сами. Закрытых дверей в городе Грозном нет!". Все пошли искать, но ничего не нашли, кроме муки. К трём часам дня сварили суп с "галушками", наконец, поели! К вечеру кто-то обнаружил немного риса в кулёчке, а кто-то стакан макарон. Ура! Будет завтра макаронно-рисовый суп. Мы положим всё и сразу!
Наш дом, наверное, уже сгорел и паспорт мамы тоже. Володька и Аза купили для военных водку. Это ещё зачем? Володькина жена - Оля - постоянно хихикает и шепчется с солдатами. Говорит, что старается ради еды. Командует всеми, кричит, а сама таскает в свою комнату чужой хрусталь.
Наши комнаты разделяет кухня.
Во второй комнате поселились четверо: Оля с мужем, Аза и Лина.
Куда-то потерялся сосед - Николай со своей парализованной мамой? Они жили в том же доме, что и мы. У меня болят пальцы рук - большой и средний. Вчера, когда несли сетку от кровати для бабушки Нины, мои пальцы от мороза "приклеились" к железу. Оторвались кусочки кожи. Варежек нет, остались дома на холодильнике. Сегодня, в дневное время, мама нашла мешок, а в нём примерно ведро-полтора тёмной муки! Мы увидели его в яме, у дома на углу. Мама взялась нести мешок, а какая-то бабка на неё "наехала" и громко заорала: "Моё! Отдай! Он лежал возле моего дома. Я старая! Я не ела три дня!" Маме стало стыдно и жаль бабку. Она отдала ей муку. Как потом орал на маму пьяный Володька: "Я не собес! Я вас кормить не буду! Кто ничего не принесёт - еды не получит!" Мы молчали. Знали - виноваты.

* * *

22 января 2000 года.
Володька пьян с вечера до утра и с утра - тоже. Нина и её внук колют и пилят дрова. Носят их в дом, делают запас: вдруг обстрел? Мы с мамой переделали наше окно. Ещё раз затянули его клеёнкой, ведь зима, январь, а мы, считай, на улице. Потом, помогали бабушкам, носили дрова.
Уже полдень. Сегодня Володька молодец! Он притащил и поставил в кухне для всех железную печь. Вывел трубу в окно. Печь большая. Будет тепло! Перестанут мёрзнуть мои ободранные пальцы и ноги. Я хожу в старом, очень длинном чёрном пальто. Оно мамино. Я в нём спала, когда нас вывели из дома.
Чтобы ко мне не приставали, мама сделала мне по подбородку капли из теста - вроде, прыщи. Припудрила их тёртым красным кирпичом. Получилось, как зараза. Я так хожу. Мне - 14 лет!
Мама боится за меня. Много пьяных мужчин вокруг. Пока сильно плохих нет. Меня жалеют. Дают сахар! Правда, сказали, что в военный госпиталь мне лучше не обращаться. Почему?
Сейчас Володька напомнил маме, что она - "растяпа", так как отдала старухе, "которой подыхать пора", муку. Мама не выдержала и ревела. Наш "обед", то есть вообще еда, задерживается.
Куда-то делись троё: жена Володи, Аза и Лина?
Уже половина пятого.
Оказывается, они все трое ездили на БТРе к нам, в наши дома. Никому ничего не сказали! Договорились с военными и тю-тю... Привезли большие мешки. Объяснили: там, в наших домах, другая воинская часть. Они спасали свои вещи. Мешки занесли во вторую комнату. Сразу закрылись. Мы ждали. Я была очень голодна. Но ещё сильнее я желала узнать, как там наш дом?
Путешественницы, наконец, сделали все свои дела и рассказали: "Вход в ваш подъезд завален кирпичами. Войти можно, но только из других подъездов. Через дыры, прорубленные в стенах квартир. Всё в доме соединяется! Все квартиры! Но такой путь требует времени, а мы - спешили".
- Что же документы нам не привезли? Необходим паспорт! - волновалась мама. - Я же вам говорила... Паспорт - в пустом холодильнике! Он спрятан на случай пожара.
- А на хер он кому нужен! - огрызнулась Аза.
А ведь мама спасала, несла её плащ! Какие все нервные и злые!
С этого дня в соседней комнате прижились красочные термосы.
- Если честно, очень завидую вашей поездке! - призналась я.
И сразу увидела, как скривилась Володина жена - Оля.
- Там, у входа к вам, - мусор и свалилась гора кирпичей. Не пробраться. Что-то из вещей - останется... - успокоила маму Лина.
Она добрее. И на том спасибо! Болит сердце и домой очень хочется. Женщины рассказали, что те военные, с кем они приехали, сильно ссорились с теми, кто был там, в наших домах. С другой воинской частью... Они едва не подрались и не расстреляли друг друга...

* * *

23 января 2000 года.
Мы таскали воду. Снаряды из пушек попадают недалеко. Хорошо видно, где загорается и рушится дом. Грохот. Гарь. В открытых домах вода есть, но она замёрзла и не всегда можно оторвать ведро от пола. Где такое "движение" получается - забираем воду к себе. У нас печка. У нас тепло. Лёд тает.
Спим мы, как и раньше, в пальто, но теперь не мёрзнем. Сегодня повезло - нашли солёные помидоры в баллонах. Носили в дом. Трудно маме: в одной руке ведро с водой, в другой банка. А я могу нести неполное ведро, мне больно наступать. Так что я - балласт.
Едим мы один раз в сутки. Примерно в три часа дня. Но наши люди нашли и принесли муку. Потому сегодня у каждого ещё есть пышка. Хочешь - жуй всё сразу, а хочешь - спрячь на вечер. Я постоянно хочу есть.
Только что был ужасный, свинский скандал. Вовка бил и душил бабушку Стасю. Орал: "Проклятые твари! Еду ищите себе сами! Я всяких старых бл...й кормить не обязан!"
За старушку Стасю вступилась Аза:
- Она же еле ходит!
Вовка ударил и её! Аза сильно покраснела, заплакала. Вот сволочь! Жаль, у меня сил нет. Набить бы ему по морде! Великий благодетель.
Солдаты жалеют нас - выселенных. Из своих пайков ежедневно дают консервы, две-три баночки. На всех! Но продукты сразу сортируют. Что лучше - прячут у себя, в другой комнате. Едят "втихую", по ночам, и откладывают на потом. Я вчера вечером вышла. Пронаблюдала всё это в окно, со двора. Чувствую - становлюсь гадкой и злой. Ежедневно ругаюсь с кем-нибудь, даже с мамой. Мне мешают делать эти мои записи, мешают сочинять стихи, читать. Сами вряд ли верят в Бога или в Правду.
Я поняла, наконец! Все дни наши сожители по дому воруют. И делают "кино". Они специально, во весь голос, кричат на нас. Чтобы люди на улице слышали и ошибочно думали: старым бабушкам и нам нужен хрусталь. А у нас дома посуды - валом! Лично наша. И бабушкина, из города Ростова-на-Дону. Мы привезли её в 1992 году, когда умерла мамина мама. Моя "маман" мыть эту посуду не хотела. Даже не распаковала всю!
В то время я пошла в школу. Начинался мой первый класс. Лежала перевезённая к нам парализованная моя прабабушка - 92 лет. Не до посуды было...
Так и стоят эти коробки под столами и под кроватью. Или уже не стоят?!? Мы с мамой сегодня украли: две больших подушки и два одеяла. Можно будет снять пальто и спать, просто в одежде!
Мама, если мы идём в "поход", не разрешает заходить в комнаты, чтоб соблазна не было. Когда заходим в чужой дом, то сразу направляемся на кухню и в подвал. Главное - еда! Обязательно посещаем ванную комнату. Там бывают: "аптечка", вода, мыло. Теперь мы стираем, правда, редко - экономим воду. Нам сегодня крупно повезло - нашли лекарство - анальгин. Я выпила сразу две таблетки. Когда боль в моей ноге совсем прошла, мы пошли на соседнюю улицу, просить у жителей мне варежки на руки. Но никто не дал. Сказали:
- Ищите сами. Или у своих просите. Вон "хозяева" ваши хозяйничают, - они указали на военных.
- Конечно, поищем! - огрызнулась мама.
Надо было спросить на чеченском языке, тогда нам бы дали. А так ругнулись без толку и всё. Варежки мы искали, но не обнаружили. Невезучие мы!
Сегодня был вкусный обед. Суп с картошкой! Старались наши дежурные: Аза и Лина. После обеда я хотела полежать, но пришла красавица Лина и сообщила: "Я уже один раз принесла воду и помидоры. Что я, гробиться на всех должна? Там много".
Стася спала. Нины с внуком не было. На свою беду мы взялись помочь - принести еду и воду. В кирпичном доме были солдаты и ещё какой-то дед-чеченец. Я взяла ведро воды, отлила для лёгкости и вышла. Мама так же подхватила одно ведро с водой, баллон варенья. Потом она увидела в баночке острую приправу - "аджику" и тоже сумела взять её под руку. В этом доме в большой красный бак из пластмассы солдаты ставили себе баллоны и банки (видимо, на весь свой коллектив). Дед-чеченец был с мешком. Он тоже запасался едой. Никто никому не мешал! Наоборот, царили понимание и сочувствие.
Следом за нами, очень скоро, вышла рыжик - Лина. Бабушка Нина, по прозвищу "Ингушка", шла мне навстречу. Она мне помогла занести ведро с водой по ступенькам, в "наш" дом. "Мы с внуком лук нашли и спички!!!" - успела похвастаться Нина.
Едва мы вошли, к нам ворвались военные. Они кричали, что мы украли у них фонарь! Что сейчас за это расстреляют всех! Мужчины тряслись от гнева и злости. Все наши соседи замерли от страха, так как два автомата были сняты с предохранителей и направлены в нашу сторону. Фонарик я действительно видела. Красивый, блестящий! Он был в том доме, откуда мы только пришли. Фонарик стоял лампочкой вниз на подоконнике в кухне. Я вышла вперёд и сказала об этом. Уговорила разгневанных людей не стрелять, подумать! Вернуться. Посмотреть внимательно. Они поняли - я не вру. Плюнули и ушли.
Если бы не я, здесь, возможно, остались бы одни трупы! А впрочем, наши воришки это заслужили. Кто же подставил нас так подло? Старик или Лина? Быть может, фонарь найдут? В спешке военные просто забыли, где его поставили.

* * *

24 января 2000 года.
Утром наши женщины пришли и рассказали, что какую-то девочку или даже двоих увели из дома от матери. По возрасту они - школьницы. Мать искала: у кого можно купить ящик водки, чтобы вернуть детей. Аза и Оля принесли полотенца, пояснили: "на тряпочки". Сразу забрали всё в свою комнату.
Днём я увидела: в нашем дворе свежая могила. Взрослые объяснили: "Это уже давно. Сосед. Убило в доме рядом". Надо же! А я не заметила...
Ночью сильно стреляют, но никто из наших не уходит в подвал под домом. Спим каждый на своём месте. Внук бабы Нины приносит книги. Мы с ним читаем. Когда обстрел, он страшно пугается, холодеет и всегда твердит: "Господи! Неужели я маму не увижу?!". Его бабушка шутит: "Увидишь, слушаться будешь?" Мама уехала в беженцы. Места в автобусе стоили дорого, на всех денег не было.
Вовка притащил баллоны солёной черемши. Угостил нашу комнату, на тарелочке. Мы "смели" черемшу в одно мгновенье. "Это моё! Я люблю!" - заявил он. И отнёс все банки на свою половину.
Дневной обстрел из орудий. Метрах в 300 от нас загорелся дом. Мы коллективно тушили пожар, но напрасно. Дом сгорел. Сегодня молодцами были все! Спасали чужое. Никто ничего не взял себе. Вещи выносили и ставили на дорогу. Отдавали в дома напротив. Мы забрали часть обгоревшего забора на дрова, лук и пачки с чаем.
Наши молодые соседки стали исчезать по ночам! Надо же! Женщины, а не боятся! Оля уйдет - её муж Володя больше пьёт.

* * *

25 января 2000 года.
Обнаглели во второй комнате! Спят все вместе и там же курят и пьют. Это в такое время! В войну, когда жизнь на волоске! Дым приходит в нашу комнату. Мы задыхаемся: дети и старики. Сейчас, получилось ещё лучше: нашу комнатную дверь закрыли, задвинули стульями. Сидим все шесть человек, как наказанные, взаперти. В туалет не выйти! А в кухне наши "девушки" пируют с русскими военными! Мирно беседуют и жуют. Наварили что-то вкусное. Запах! Обалдеть! Хотя продукты, наверняка, дали на всех.
Они - пьют! В дырочку от замка нам хорошо видны баллоны с красным вином. Военные услышали шорохи, спрашивают: "Что, тут ещё люди есть?" Тогда Володина жена и тётя Аза стали раздраженно повторять: "Какие там люди? Это у нас комната калек. Мы их кормим!" Мама, как услышала - расплакалась. Сказала: "Мы отделимся. В продуктах и в дровах. А печь я сама себе с решёткой во дворе сделаю. Битых кирпичей много". Я обрадовалась и зашептала: "Давай уйдем совсем". Но уходить из дома мама не решилась. Женщина и девочка - мишень. Бабушки нас поддержали и хором сказали: "Да! Мы согласны!". Но, прошло несколько минут, и они испугались своеволия. Стали "петь" совсем другое: "Надо терпеть! Гордость ни к чему. Вы не умеете жить в коллективе..." Явно предательство и трусость. Получилось, что отделились только я и мама.

* * *

Наши соседки из параллельной комнаты продолжают исчезать по ночам. Кто-то им светит фонариком и свистит. И у наших "дам" появился фонарь?
Сегодня мы с мамой нашли в чужом доме сухие носки и переобулись. Варежки опять не нашли. В одном месте на диване видели убитого, со стаканом чая в руке. Там было много детских вещей и кроватка малыша. В этом доме мама не разрешила брать даже еду. Она - суеверная. Говорит, что у мёртвых трогать ничего нельзя. Потом мы искали себе муку и сахар.
В другом доме я заглянула в комнату. О! Какие там были вещи! На столе стоял открытый чемодан - серый, "серебряный". В прозрачном пакете рядом лежала новая куртка из кожи! Я так просила маму взять куртку, так просила! Она не разрешила. Ругалась. Вот зануда! Как будто не видит: вокруг все и всё забирают. Ходят группами. Взрослые и дети, военные и мирные, соседи с соседями...
Вечером мы с мамой вышли "подышать", пока нет обстрела. Идём, видим - нет того дома с курткой. Одни головёшки и фундамент. Я разрыдалась! Сказала: "Вот умру и никогда не смогу поносить такую куртку!" Мама обняла меня, стала уговаривать: "Потерпи! Чтобы у нас, в нашей квартире, хоть что-то осталось, мы с тобой кроме еды и лекарств ничего брать не должны! А о смерти не говори. Есть час добрый, а есть недобрый, особенно в войну". Она оказалась права. Я действительно, позднее ночью, едва не погибла. Вышла около 23 часов во двор. Темно. Звезды. Мороз. Я спрятала кусок пышки, чтоб покормить собаку. Из-за собаки вышла. Неожиданно раздался выстрел. За ним второй! Рядом по стене "чиркнула" пуля. Кто-то захохотал пьяным голосом. Я дёрнулась, спряталась за угол. Присела на корточки. Простояла, как утёнок, минут пять. Так же, на корточках, не поднимаясь, взобралась по лестнице домой! От боли в ноге я до крови искусала губы. Дома, при свете керосиновой лампы, мы с мамой рассмотрели дырочку в моём шарфе, маленькую, над головой. Значит, поживу...
Интересно, где сейчас тот парень, что спас меня, раненную, в октябре? Он и его друг помогли в тот момент многим людям, пострадавшим при обстреле рынка. Он нравится мне. Очень! Может, это любовь?! Ты меня понимаешь, дневник?!
Теперь, сплетни: когда я кормила пышкой собаку, то отчётливо слышала разговор наших "девушек" о солдатах. Их речь и сигаретный дым лились из окна. Женщины хохотали и обсуждали, кто лучше, как мужчина. У кого какое "богатство" и всякие грязные вещи. Совсем потеряли совесть!
Время - за полночь. Только что я поругалась с Олей, женой Володи. Наконец, решила помыть голову, а Оля начала кричать: "Хочешь понравиться военным?! Шлюха!" Это с моими-то взглядами! И с моими раненными ногами? Я ответила: "Бог уже всех вас проклял! "Шлюхи" - живут в соседней от меня комнате". Крыса! Она что, на самом деле думает, что я в 14 лет такая же, как и они?!

* * *

Сегодня ненаглядные соседки снова "смотались" в наши дома на военных машинах. Второй раз! Ни мамин паспорт, ни её трудовую они не привезли. Хотя обещали. Зато втащили много больших сумок. Отличились Оля и Аза. Возможно, они врут и были совсем не в наших домах? Я давно перестала верить рассказам этих ненасытных людей. Оля принесла своей матери, на выбор, стопку головных платков. Бабушка Маша со словами: "Господи, помилуй!", - отобрала те, что ей больше понравились. Остальные предложили разобрать нашим бабулям и нам. Наконец-то все поели. Приготовились к дневному отдыху. Но прибежал дедушка Халид, местный житель, с "нашей" теперь улицы: "Помогите! Горит дом моей дочери. Спасите вещи!". Не приподнялся никто. Выползли только я и мама. Дед показал на большой дом. Пожар был несильным, но тушить его всё равно было нечем. Мы вытащили: две подушки и большую синюю кастрюлю литров на 50. Какие-то старые пальто. Несколько вёдер. Всё это, вместе с дедом, занесли к нему во двор. Дом, в котором полыхал пожар, был почти пуст, видимо, основное имущество дочь с зятем успели вывезти.
Старик пообещал отблагодарить, дать нам вермишели. Мы - "вороны", забыли предупредить его, что питаемся отдельно. Халид не обманул. Он принёс то, что обещал. Но явно пожадничал. Очень мало! А говорил - у него мешок! Нашу вермишель перехватила Аза. Она мгновенно спрятала её в своей комнате. Мы с мамой, остались "с носом". Я страшно разобиделась! Чтобы не показать свою боль и свое бессилие, я вышла на улицу. Слепило солнце. Болела раненая нога. Я не заметила, как заплакала. Кто-то из мужчин дал мне игрушку - зайца. Я не запомнила его лицо. Вернее, я его не увидела... Когда отошла - оглянулась. Это был русский военный. Он писал веткой на снегу: "Нам пора домой!". Внешне он был похож на чеченца. Игрушка маме понравилась. Она разрешила её оставить. Заяц желтый, красочный! Я лягу с ним спать.
Ещё новости, дневник! Вдруг, наши "дамы" принесли мне платья! Я была удивлена таким подарком и очень рада. Но, как только соседки вышли от нас, мама повесила всё за шкаф с задней стороны. Сказала: "Уж не знаю, это хитрости или от души? Спасибо! Домой к себе эти вещи мы не понесём. Сделаем вид, что взяли. Чтобы не обидеть". Я вытащила все наряды обратно в комнату и стала примерять. Больше всех мне понравилось розовое платье. Я пыталась уговаривать маму разрешить оставить хотя бы его! Но мама была непреклонна. Она даже не услышала, как я обозвала её "устаревшей дурой". Мама страшно злилась. Она кричала: "Сожгу! Порежу!" И опять всё запрятала от меня.
Стала объяснять: "Ты глупая! Это не подарки. Это - чтоб свои дела на нас свалить! У нас родных нет. Уезжать нам некуда. Мы - останемся. Вот и будут люди думать, что воровали мы. Ненависть к русским в этом поможет. А наши соседи за наш счёт очистятся! Давай мы сделаем вид, что взяли. Пусть думают - их хитрость прошла". Я поняла - мама права. И принялась за еду. Питаться эти дни мы стали гораздо лучше. Обследуем чужие подвалы и кухни. Что отыщем, то едим. Иногда два раза в день! Нашу долю продуктов соседи - сожители от военных получают, но мы её не видим.
"Раз сами отделились - вам ничего не положено!" - заявила Вовкина жена. Остальные поддержали Ольгу, чтобы еды их коллективу было больше. Мы не спорили. Решили не нервничать. Помнили историю с макаронами и с дедушкой Халидом. Пока мы обходимся без помощи военных, сами. Правда, мне - ненасытной, постоянно хочется есть. Иногда мы угощаем бабулей - соседок по комнате и "общего" внука. Они с нами дружат, когда "оппозиция" не видит. Даже жалуются потихоньку, а при "своих" не разговаривают. Игра какая-то. Странные взрослые.

* * *

28 января 2000 года.
Сегодня мы ходили за водой. Далеко, в пожарные колодцы. Все живы! Только бабе Нине стало плохо в пути. Её воду пришлось отдать военным-танкистам. Не выливать же?! С нами было много местных женщин, все с тачками, с баками. На пригорке стояла "русская" пушка, она - стреляла. Огненный снаряд вылетал у нас над головой. Мама забралась к солдатам, на высоту. Стояла и смотрела на наш дом. Комментировала: "Дом стоит! Из-под крыши валит дым. На верхних этажах пожары". Мама тут же стала агитировать: "Нам сказали не подходить к нашим домам 15-20 дней? Не беда! Вернемся раньше! Рискнем!" Мама на каждом шагу повторяет слова: "Пора домой!". Это у неё как заклинание. Одновременно - мысль военного, писавшего на снегу. Того, что дал мне зайца.
"Дорога назад широкая, без укрытий. Опасно! Идти надо большой группой, как уходили из своих домов", - решают все. Начались общие сборы. Делёж тех продуктов, что мы искали и носили вместе. Нам с мамой дали: ведро муки, лук, 1 баллон помидоров, и (ура!) десяток картошек. Дополнительно выделили две литровые баночки: варенье и "аджика". Под кроватями у наших соседей много разной еды. Домашних консервов. Но старым бабулям - Стасе и Нине с внуком, отдали такую же маленькую порцию, что и нам.
Я стащила для своего дома много полезных вещей: спички, вату, лекарство (валидол) и книжку о школьниках "Прекрасная второгодница". Мама сейчас выбросила свою "выходную", когда-то красивую, а теперь грязную, закопчённую уличной печкой кофту. Она переоделась в мужской свитер (нашла в кухне, во дворе). Он совершенно чистый! Свою жёлтую кофту она положила на место свитера.
- Это ещё зачем? - спросила я.
- Её можно постирать, когда воды много будет. Пусть видят - выхода не было. Мама сразу похорошела. Свитер серо-зелёный, ей идет!
Сегодня, мы впервые обратились к военным. Попросили наполнить бутыль из-под водки соляркой или бензином. Нам дали. Сделаем дома "коптилку"! Домой! Домой! Домой! Ура-а-а-а!
... Вечер. Коптилка. Мы дома.
Сегодня мы совершили свой "переход". Шли по глубокому снегу, по дороге, ведущей вверх. Впереди всех - бабушка Стася. Она несла свою долю "пайка" в какой-то сумке. Худенькая. Всё время спотыкалась. Обворачивалась, смотрела на нас, ждала помощи. Иногда она повизгивала и стонала. За Стасей шли мы. Мама починила повреждённую коляску. Установила на неё деревянный ящик. В него поместились: ведро с мукой, две банки: с помидорами, одна с "аджикой", лук, драгоценные картошины. Я несла сумку, в цветной горошек. Это моя находка! Со двора одного из разрушенных домов. В сумке у меня расположились: жёлтый заяц, банка с вареньем, вата, разные лекарства, книжка о школьниках и ещё красный свитер, подарок тёти Лины (мама его не видела). Вдруг там, дома, совсем ничего нет, а надо переодеться?
Кратковременно, к возвращению домой, отношения между всеми наладились. Наши соседи перестали драться и ругаться. Платья, подаренные мне, я оставила, развесив их за шкафом. Все они были пошиты по индивидуальному заказу, что подтверждало мамину версию о хитростях...
Сразу за нами по снежной дороге шли баба Нина и её внук. Внук нес две стопки книг, перевязанных бинтом. Бабуля тащила свою долю еды. Небольшая по росту, полная, она проваливалась в глубокий снег и трудно дышала. За Ниной тянулись остальные. Жена Володи тащила сразу две тачки: по одной в каждой руке. Володя тоже вёз две нагруженные тачки. Лина завершала шествие. Её тачка была почти пустой. Шла она бойко и легко. Эта женщина была красива. Рыжие волосы до плеч, яркие голубые глаза. Лина всегда аккуратна! Даже в войну! И в 40 лет выглядит молодой, спортивной студенткой.
По дороге домой выяснилось - оставили бабушку Машу. Охранять какое-то имущество!? Аза осталась с ней. "Там у нас много вещей. Бросать нельзя!" - проговорилась Ольга. Спровоцировали её бабули простым вопросом: "А где остальные?" "Придется ещё за Олиной матерью идти", - сделал грустное лицо хитрющий Вовка. Действительно, пока мы убирали битый кирпич, чтобы войти в свой подъезд, все жильцы из дома напротив, укатили за "бабушкой", прихватив с собой пустые тачки. Вот поганцы! Из дома вышли в чём были, без вещей. Бабушка Нина в тапочках - на снег. Я лично - в старых маминых калошах. Без сапог.
Увидев нас, подошли соседи из четырёхэтажного дома рядом. Того, где погибла Раиса - армяночка. Они рассказали: "Николая, с парализованной матерью, как и всех вас, вывели из дома. Но его старая мать начала умирать у военных машин. Тогда кто-то из военных не выдержал. Приказал отвезти обоих в госпиталь. Через два дня Николай осиротел. Он бросил остатки своих вещей! Уехал к дальней родне, в приживальцы... Остаться ему было негде. Одна из стен его квартиры (на втором этаже) рухнула, ещё до Крещенья.
Наконец, когда стемнело, мы расчистили тропу к своей двери. Но самой двери не оказалось! У входа нас встретил расстрелянный холодильник. Его оторванная дверца лежала рядом. Мы вошли и увидели: простыни в крови. Моего маленького магнитофона и телевизора - нет! Исчезли упакованные вещи: посуда, постельное бельё. Нет даже моего нижнего белья - переодеться! Остались два самых маленьких коврика. Документов, фотографий - нет. Многих старинных вещей, привезённых от бабушки из города Ростова-на-Дону, мы не обнаружили...
Есть - голенища от моих новых сапог (?!). Низ кто-то отрезал. Переобулся и ушел. Мы увидели старые мужские ботинки, подтверждающие этот факт. (У меня большая нога - 40 размер, а мы купили сапоги с расчётом "на носок"). Всюду неизвестные ходили в туалет. В том числе на вещах, на диване (?). Мы так устали, что просто смахнули всё с дивана - на пол.
Одели на себя то, что смогли найти. Снег летел в комнату через решётку окна. Плевать! Мы - дома! Мама быстро соорудила "коптилку" из баночки от детского питания. Мы накрылись старым потёртым ковром, обнялись и заснули. К утру сильно замёрзли руки. Свои перчатки мы не нашли. Никакие и нигде. Даже самые старые.

* * *

29 января 2000 года.
Утром случились радости: увидели, что осталась старинная ваза, спрятанная в дровах! Сохранилась большая часть книг, "древние" бабушкины кастрюльки. Часть от любимого маминого сервиза, правда, без чашек. Несколько бокалов! Нет серебра, но есть тарелки! Никем не найден, остался большой магнитофон. Последнее приобретение предвоенного лета.
За стеной, в квартире ингушей, снова поселились две подруги - Нина и Стася. Бабушка Нина с раннего утра кричит на внука. Он требует еду и рвется что-то искать. Соседи из дома напротив и сегодня с тачками. Они трудятся. Перевозят к себе чужое добро, под кодовым названием "Бабушка".
То тихо, а то стреляют, неспокойно. Нам следует срочно посмотреть нашу дверь. Самое главное - найти документы. Полы нашей комнаты поднялись горой, в середине в коридоре и в кухне, по углам, наоборот, опустились в подвал. Примерно сантиметров на тридцать. Из подвала веет холодом, слышен писк крыс. Я очень их боюсь! Они тоже голодные...
Я никак не могу согреться!!! Сижу у "буржуйки" на кухне и всё равно - мёрзну. Сегодня на снегу, во дворе, мы нашли мои детские фотографии. Сушили возле печки. В коридоре у бабушек-соседок оказался - мамин паспорт! Это - самое ценное! Занавесили одеялом окно. Меньше холода будет. Обходить дом и чинить окна - опасно. В садах, через дорогу все время стреляют. Потерпим. Переждём.

* * *

30 января 2000 года.
Мы спим без двери. У входа ставим табурет, на него - выварку для белья с дровами. Свою дверь нашли, но скручены петли. Необходимо их заменить. Неизвестные украли нашу муку, ту, что дали боевики. Унесли её вместе с большими кастрюлями. В муке были остатки нашего товара и мои любимые музыкальные кассеты. Я уже обнаружила большие гвозди и молоток для ремонта.
Из садов, что за нашими окнами, периодически стреляют по постам. С постов - по садам. Только что грохнуло под окном! И свет пошёл и ветер... Я выглянула и быстро спряталась. Увидела - появилась яма! На асфальте, между кухней и комнатой. Нас загородил простенок. Холодно. Не пишется. Заканчивается вся еда.

* * *

31 января 2000 года.
Дома жить хуже, чем там, в "гостях". Мёрзну. Еды почти нет. Повязки на раненой ноге я меняю. Мой осколок эти дни не болит. Я думаю, он оброс, потому перестал блуждать и колоть ногу. Сегодня я должна дочинить входную дверь. Подточить её, чтобы она закрылась. Ведь полы у порога - вздыбились! Будим уходить - забьём квартиру на гвоздь, а щипцы возьмем с собой. Иначе мы умрём голодной смертью.
Бабушки обманули нас. Попросили муки на пышку. Сказали, что внук много ест. И у них муки - совсем нет. Пообещали в обмен дать макарон, но не дали. А мы каждый день едим кусочки варёного теста, крошим на них лук. Болит живот и правый бок. Один раз в день мы печём пышку. Без масла (его нет). Состав: сода, вода из снега, мука. Пышка всегда сырая, но вкуснее "галушек".
Сходили за дровами. Рядом. Хорошо - доски и перила с балконов нападали! Трудности с водой. Топим снег. Фильтруем от копоти. Получается очень мало - только пить. Бродим мы грязные, чернее ночи. Мы вышли за дровами и... спаслись! В нашу квартиру что-то залетело. Вернулись. Намели с пола полный совок осколков! На обеденном столе лежала книга. Она оказалась вся изранена. Рядом с ней - мелкие осколки. Эту книгу я сохраню. Её надо сдать в музей против войны! Надеюсь, такой будет! В стене, общей с бабушками-соседками, появилась дыра! Дыра не большая, с ладонь. Стена треснула по диагонали. Стала подвижной. Жить нам стало веселее. Смешно! Потому, что и там и тут всем всё слышно... Победа! Сегодня мы вернули на место нашу входную дверь. Будет теплее...

Полина ЖЕРЕБЦОВА. Отредактировано в феврале 2006 г.

ДОРОГА 2009

Калужско-рижское шоссе:
Не доезжая до Москвы четыре-пять километров, все машины, автобусы и маршрутки стояли в колоссальной пробке. Обычно, если пробка - "настоящая", машины двигаются черепашьим шагом, а это нет. Стоят как приклеенные. Так прошло двадцать минут.
Сорок. Час.
Сначала люди в маршрутке, где я ехала, сидели спокойно. Потом стали говорить:
- Видимо - это авария! Наверное, кто-то серьёзно ранен...
Маленький ребенок проснулся и громко захныкал на руках матери. Другой малыш, сидевший тихо рядом, тоже стал ныть:
- Мама, я писать хочу, ну мамочка...
- Там холодно. Сейчас - зима! - объясняла ему мать: - Потерпи. Скоро поедем...
- Ни у кого нет валидола? - спрашивал старик у окна: - Что-то сердце прихватило. На погоду наверное...
Ему дали белые таблетки. Одну из них он сунул под язык.
Какая-то женщина плакала в телефон, и слёзы так и катились по её лицу. Она их даже не вытирала:
- Не ругайтесь, Арарат Салимович, я больше опаздывать не буду. Не увольняйте, пожалуйста, у меня мать при смерти. Я знаю, что кризис... Пожалейте, богом вас заклинаю...
Я вышла и пошла пешком.
(После этого, видя, что кто-то первый решил таки, дойти до столицы пешочком - потянулись остальные).
Конечно, меня - догнали и перегнали...
Шли колонной - человек 500.
Каждому было интересно скорее взглянуть на что-то непонятное впереди...
Из-за чего мы опаздываем на работу? На учёбу?
Почему плачут дети на руках матерей?
Рядом со мной с тросточкой шла, согнувшись, пожилая женщина. Периодически она едва не падала в мокрый снег, но её успевали подхватить мимо идущие люди. Она кивала с благодарностью - и продолжала свой нелёгкий путь.
И вот около самого МКАДа - стало ясно, что же произошло. Взоры удивлённых людей не увидели скорой помощи, раненых или аварию. Они увидели там ОМОН, милицию и службы ДПС.
Стоя с автоматами наперевес - чтобы мирные жители не думали возмущаться или взывать к совести, власть подгоняла идущих пешком:
- Не смотреть! Быстро проходить! Шевелитесь!
Я полезла за фотоаппаратом - ну, чтобы всё было законно запечатлено для истории России XXI века, но запоздало поняла что он остался на работе. Журналист хренов!
Старая женщина подойдя поближе к людям с оружием, хотя на нее кричали "Пошла вон!" и "Убирайся отсюда!" спросила:
- Сыночки, а што тут происходит?
На что один из "сыночков", сообщил злобно глядя почему-то на меня: - Не видишь Власть едет! Поэтому всю трассу перекрыли! Ясно?!
Старушка трясясь в поношенном пальто, удивленно сказала:
- Власть? А как же люди?
- Иди, иди старая карга! Ишь взывает тут к справедливости! - крикнул видимо главный, запрещая другим "сыночкам" с "этими подозрительными гражданами" - разговаривать.
Люди старались не смотреть на тех, кто с оружием в руках преграждал им дорогу. Опускали глаза и бочком, бочком...
Скорее, под мост, а оттуда через магистраль к метро, до которого еще три квартала пешком.
Я стояла и смотрела на все это.
Меня уже успела догнать женщина с детьми, один из которых все-таки описался и теперь мать ругала его, а он шел вцепившись ей в юбку. Прошел старик держась за сердце. Он - тяжело дышал.
Шли молодые и сильные трусливо - отводя от всего этого взор.
Бежали с ноутбуками в сумках - менеджеры и что-то сладкое пели по своим дорогим мобильникам...
- Что же это получается? - спросила в пустоту пожилая женщина с деревянной клюкой: - Мы воевали с фашистами, чтобы сейчас стоять вот так и пропускать власть?
А я подумала "Может быть, они тогда не заметили, как Их пропустили..."
Загудели сирены, заиграли мигалки и, словно страшный железный дракон, показался кортеж из джипов.
- Видимо, министр какой едет... - опять прошептала она: - Скорее б умереть, чтоб глаза мои этого не видели... какой позор!
Толпа людей - схлынула, будто её и не было вовсе.
Только две одинокие фигурки стояли под мостом. Да, снег пошёл с неба, чтобы хоть как-то украсить эту картину...
А военные отдавали честь.
Отдавали честь.

Полина ЖЕРЕБЦОВА.

Где не погибло слово, там дело еще не погибло. А.И.Герцен
ИЗДАНИЕ МОСКОВСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ ДЕМОКРАТИЧЕСКОГО СОЮЗА

ЖИВОЙ ЖУРНАЛ ПОЛИНЫ ЖЕРЕБЦОВОЙ

ПИСЬМО МИХАИЛУ ХОДОРКОВСКОМУ

РЕПЛИКА

ДЕДУШКА ИДРИС

ПИСЬМО ИЗ РОССИЙСКОЙ ГЛУБИНКИ

ЗВЕРСТВА РОССИЙСКИХ ВОЕННЫХ В ИНГУШЕТИИ

РЕПЛИКА

СУДЬБА ЧЕЧЕНЦА: ТАЙНАЯ ТЮРЬМА, ПЫТКИ, БЕГСТВО...

ЛАРИСА

В ОДНОМ ДВОРЕ

КРЕЩЕНИЕ (ВОЙНА ГЛАЗАМИ РЕБЕНКА) (На основе личных дневников Жеребцовой Полины. Грозный. Чеченская республика).

ДОРОГА 2009

КРЕЩЕНИЕ (ВОЙНА ГЛАЗАМИ РЕБЕНКА)
(На основе личных дневников Жеребцовой Полины. Грозный. Чеченская республика).