С августа 1991-го до октября 1993-го года этот "продукт" - индивидуальные и массовые политические убийства - производился в, так сказать, сравнительно умеренных количествах. Из индивидуальных вспоминается лишь убийство талантливого и весьма оппозиционного певца Игоря Талькова, а из массовых - лишь участие российских войск в сопровождавшемся многочисленными убийствами выселении мирных жителей ингушской национальности из Владикавказа и его окрестностей в конце 1992 года. Попытки организовать более масштабный террор, в том числе развязать войну с Чечнёй, в те годы не увенчались результатом, в первую очередь благодаря более-менее реальному разделению властей, а также сдерживавшей диктаторские устремления правителей активности народа. Исполнительная (ельцинская) и законодательная (хасбулатовская) ветви власти при участии Конституционного суда, СМИ и уличных народных акций более-менее эффективно сдерживали друг друга от откровенно преступных действий, особенно - связанных с кровопролитием. Кстати, в 1-ом номере нашей ДС-овской "Крамолы", вышедшем полуторатысячным тиражом в августе 1993 года, я писал, что в случае окончания того "двоевластия" и победы хоть ельцинской, хоть хасбулатовской властной группировки Россию непременно ждёт резкое усиление произвола власти и сворачивание зачатков демократии. Увы, этот прогноз полностью сбылся в результате сентябрьского преступного (что зафиксировано решением Конституционного суда, сразу же разогнанного за это решение) указа Ельцина о роспуске возглавлявшегося Хасбулатовым Верховного совета и ещё более преступной октябрьской бойни в Москве, когда сотни (если не тысячи) безоружных людей были убиты так и "не выявленными" убийцами. Очевидно, что ту "победу" Ельцин смог одержать лишь благодаря помощи "органов" и армейских генералов, которые с тех пор, почувствовав свою силу и, так сказать, виртуальность всяких правовых норм, фактически властвуют в России. Реформы, которые, хотя и весьма медленно, но всё же двигались до того осеннего переворота в сторону демократии и соблюдения человеческих прав, сразу же после него стали разворачиваться в противоположном направлении. Это совсем нетрудно было предвидеть, но всё же для меня не совсем ясно, хотел ли Ельцин именно этого или чего-то другого, когда подписывал свой указ о роспуске Верховного совета.
Огромная часть российской, так сказать, демократической общественности, увы, решила, что осенью 1993 года в России, наконец, наступила полная победа демократии над остатками партийно-советской номенклатуры, организовавшей, мол, очередной антидемократический путч, хотя в действительности дела обстояли примерно (или даже точно) наоборот. Для удержания полученной с помощью тех кровавых событий безраздельной власти ельцинско-гэбистская группировка решила, судя по всему, использовать абсолютно любые средства, так как в случае потери власти её неминуемо ждала бы скамья подсудимых. Нетрудно заметить, что именно с того времени в России резко увеличилось и количество заказных убийств оппозиционных общественных деятелей, журналистов, политиков, предпринимателей, и количество жертв милицейского и армейского беспредела, включая сотни тысяч жертв двух чеченских войн, и, кроме того, количество ничем не ограниченных фальсификаций на всероссийских "выборах" и прочих "голосованиях".
Вспоминая эти фальсификации, в частности - на всероссийском "референдуме по Конституции" в декабре 1993 г., могу упомянуть и о своём личном опыте, имеющем отношение к основной теме данной статьи. Сразу же после того откровенно сфальсифицированного "референдума" я написал и стал предлагать для публикации разным изданиям статью "Бойкот, который не заметили", основной смысл которой заключался в том, что в этом "референдуме" по принятию этой якобы демократической конституции участвовали не провозглашённые официально "53% избирателей", а лишь около 40%. В январе-феврале 1994 года эта статья была опубликована в средних по тиражам (10-20 тысяч экземпляров) провинциальных газетах, в частности - в городах Орёл и Саранск. (Кстати, в дальнейшем правдивость её выводов была подтверждена и в газете "Известия", в большом материале знаменитого журналиста Валерия Выжутовича, опубликованном 4 мая 1994 г.). Но ещё до этих публикаций, когда я ещё лишь рассылал ту свою статью по редакциям, обнаружилось, что власти обеспокоены её распространением даже больше, чем я сперва предполагал. 30 декабря 1993 г. в нашей квартире целый день никого из нас (меня и моих родственников) не было, а начиная с утра 2 января 1994 г. я стал замечать явное и резкое ухудшение своего здоровья. Несколько дней подряд моё самочувствие всё больше и больше ухудшалось именно к утру, а к вечеру немного улучшалось. Помимо головной боли и очень сильной усталости, начали кровоточить дёсны, болеть спина и появляться точечные кровоподтёки на коже, вскоре превращавшиеся в большие пятна. 5-го или 6-го января я, наконец, догадался перейти спать со своей кровати на другое место, и лишь за пару дней моё здоровье почти полностью восстановилось, а совсем полностью - ещё через несколько дней, когда я заменил бельё, в котором спал на той кровати. В последующий месяц или даже полтора я три раза экспериментировал, ненадолго (не больше, чем на 2 ночи подряд) возвращаясь на свою кровать, и каждый раз вышеназванные симптомы, не исключая и пятен на коже, вновь явно проявлялись. Затем я прекратил эти небезопасные эксперименты, но на протяжении ещё нескольких месяцев они иногда осуществлялись случайно, когда я, например, почувствовав характерную боль в спине, обнаруживал, что надел по ошибке ту майку, в которой спал в начале января на своей кровати, и боль эта проходила буквально через несколько минут после снятия этой майки. Разумеется, я до сих пор не знаю, каким именно порошком или раствором обработали тогда (30 декабря 1993 г.) мою постель исполнители той, так сказать, "спецоперации".
В дальнейшем такая же "спецоперация" с проникновением в нашу квартиру и обработкой (правда, не столь сильной) моей постели была проведена ещё один раз (как минимум) - летом 1995 г., когда признаки пребывания посторонних в нашей квартире были абсолютно явными, в том числе была порвана нитка, специально привязываемая к дверям для того, чтобы знать, не было ли у нас "гостей". Не знаю, была ли эта вторая "спецоперация" связана всё с той же моей статьёй о сфальсифицированном "референдуме" или, например, с тысячами листовок против войны в Чечне (а также против рабства, именуемого воинской повинностью), которые я тогда расклеивал, или, быть может, с моей помощью сотням призывников "откосить" от армии.
Как известно, именно в те годы в России пошла чуть ли не лавина политических убийств: взорванный Холодов, застреленный Листьев, отравленный Кивелиди (кстати, феноменально мощным ядом и после серьёзного конфликта с властями), а также очень многие другие неугодные властям и почти всеми давно забытые. А если иметь в виду тех, кто как-то был связан с Чечнёй, то количество безвинных жертв (и не только чеченцев) трудно даже представить, и, увы, очень мало знающих и помнящих об этих жертвах, кроме их ближайших родственников. Многие ли, например, помнят об активно боровшейся против войны в Чечне правозащитнице и талантливой журналистке Виктории Пасько (которую я немного знал лично), бесследно "исчезнувшей" в 1995 году?
Если не брать во внимание более или менее мелкие "наезды" явно подосланной шпаны и случаи демонстративной слежки, следующее обострение "интереса" властей к моей скромной персоне имело место в апреле 1996 г., и я подозреваю, что связано оно было с предстоявшими тогда президентскими выборами. Помимо расклеивания антивоенных листовок, я в том году несколько раз выходил на воронежские митинги - в частности, 21 апреля - со своим антивоенным и антиельцинским плакатом: "Бориса Ирода и его собутыльников - в грозненский зверинец!" (его фотография была напечатана 26 апреля в газете "Воронежские вести"). Думаю, что власти опасались появления этого или какого-нибудь подобного плаката на планировавшейся тогда предвыборной встрече воронежцев с Ельциным, приезд которого в Воронеж несколько раз откладывался без объяснения причин (в итоге он так и не состоялся). Дважды в том апреле я приезжал к своей матери в г. Острогожск, и оба раза мать сообщала, что незадолго до моего приезда, судя по многим явным признакам, в дом в её отсутствие кто-то тайно проникал и "интересовался" некоторыми продуктами, в частности - распечатанной упаковкой майонеза, которая оказалась заметно сдвинута, и тоже распечатанной банкой растворимого кофе. Она оказалась "переполовинена", хотя, если кофе хотели просто украсть, то, разумеется, проще было бы взять всю банку. Тот майонез я чуть-чуть попробовал и через несколько минут после этого ощутил очень явные признаки отравления (пришлось выпить несколько литров воды, чтобы стало лучше). Потом мать предлагала часть того майонеза в милицию на экспертизу, но у неё отказались его взять, сказав, что пришлют к ней участкового, который, мол, во всём разберётся, однако участковый так и не пришёл.
27 апреля я возвращался в Воронеж (на электричках через Лиски) после второй из вышеупомянутых поездок в Острогожск. Кстати, во время той поездки я заметил явную слежку за собой, но это не было чем-то слишком необычным. Около 10-ти часов вечера я вышел из электрички на окраине Воронежа - на остановке Машмет, где мне надо было пересесть на городской транспорт. Сейчас я уже не совсем точно помню, на трамвай я садился или на троллейбус (кажется, на троллейбус), но когда я поднимался в салон по ступенькам, некий мужик резко сунул мне под ноги какой-то мешок, я с трудом удержался на ногах и успел заметить, что с другой стороны в тот же момент некая невысокая дама средних лет слегка высунула что-то из своей сумки и затем прижала эту сумку к моей руке. Боль я почувствовал почти сразу, но снизу поднималось довольно много народа, и лишь когда меня оттеснили далеко от той дамы, я увидел дырку на рукаве своей куртки, а затем и глубокую колотую ранку на руке под этой дыркой. Минут через десять (во время пересадки) и позднее, когда приехал домой, я попытался высосать и выплюнуть то, что мне вкололи в руку, но, вероятно, основная часть этого вещества уже распространилась с кровью. Проявляться оно стало очень сильно, но лишь через трое с лишним суток - в начале дня 1 мая. На протяжении следующих трёх дней - до позднего вечера 3 мая - периодически возникало очень тяжёлое состояние, когда чувствовались как бы какие-то спазмы в сосудах головы, и казалось, что вот-вот случится какой-то припадок или инсульт. Временно помогали таблетки аспирина, и, кроме того, становилось легче при быстрой ходьбе. В каждый из тех трёх майских дней я по много часов ходил по городу и, особенно, по пригородным лесам (не хотелось, чтобы со мной случилось что-то на виду у людей). Особенно тяжело было 3 мая, когда дошло однажды до того, что в лесу от целой таблетки аспирина мне стало легче лишь на 20-25 минут.
Следующая явная активизация попыток произвести со мной то, что впоследствии с вершины, так сказать, государственной пирамиды было названо "мочением в сортире", имела место в феврале 1997 года. В ночь с 4-го на 5-е февраля в нашем подъезде были кем-то порваны провода, в результате чего на лестничных клетках исчезло освещение; и тогда же пропала (очевидно, была убита) жившая в нашем подъезде возле лестницы большая чёрная собака по кличке Малыш. Когда я возвращался домой вечером (кажется, в девятом часу) 6 февраля, то у меня уже, естественно, были некоторые подозрения. Наш подъезд изнутри был совершенно тёмный, но площадка около входа в него была ярко освещена. Ещё я заметил легковую макшину, стоявшую на тротуаре между нашим подъездом и соседним, кажется - чуть ближе к соседнему. Когда я зашёл на освещённую площадку перед нашим подъездом, то остановился на несколько секунд, снял с правой руки варежку, засунул эту руку в карман куртки, сделав вид, будто что-то нащупываю там, а затем, не вынимая руку из кармана, согнул её в локте, направив вперёд, и сразу пошёл в подъезд. Когда я открыл дверь подъезда и уже заходил в неё, то увидел, как из вышеупомянутой машины выскакивает какой-то мужик и, очень сильно нагнувшись (как на войне, под пулями) бежит через палисадник к нашему подъезду. Я быстро поднялся на полтора-два этажа и, остановившись, услышал, как тот мужик тяжело дышит внизу, не решаясь двигаться дальше. Постояли мы так примерно полминуты, после чего я поднялся на 4-ый этаж, в свою квартиру.
23 февраля того же (1997-го) года был ещё один подобный случай, последний из тех, которых я удостоился во времена ельцинского правления (если не считать всякую мелочь: угрозы убийством на митингах, нападения мелкой шпаны и т. п.). Сперва упомяну про предысторию того случая. Осенью 1996 г. у одного моего давнего знакомого украли из квартиры почти всю его коллекцию старинных и иностранных монет, которую он собирал многие годы. Кстати, тогда, как я слышал, обокрали сразу многих воронежских нумизматов, а перед этим их адресами интересовалась милиция, обращавшаяся по этому поводу к руководству воронежского общества коллекционеров. Я думаю, что "рычагом", побудившим того моего давнего знакомого участвовать в нижеописанном, явилось обещание вернуть ему его коллекцию.
Сперва некоторая странность в поведении того знакомого имела место 1 декабря 1996 года. Мы долго шли по воронежским улицам с собрания нумизматов (я тоже немного увлекаюсь этим, хотя и не состою в Обществе коллекционеров). Затем он, купив в каком-то киоске упаковку круглых (похожих на большие таблетки) освежающих конфет, одну из них взял себе, второй угостил меня, а через минуту или две после этого выяснилось, что ему надо идти куда-то в другую сторону, и мы разошлись. Но перед этим я заметил, что он как-то слишком внимательно смотрит на то, как я ем его конфету. Никаких серьёзных опасений у меня тогда не возникло, но было ощущение какой-то странности, и чувствовалось, что эта история, вероятно, ещё чем-то продолжится. И она продолжилась 23 февраля 1997 года. Точно так же мы шли вдвоём с собрания нумизматов, примерно в том же месте он остановился, но не подошёл к киоску, а достал из кармана или из сумки такую же упаковку конфет, долго и, как мне показалось, демонстративно распечатывал её передо мной, дал мне одну из них, положив остальные обратно, и тут же опять выяснилось, что ему надо идти в другую сторону. При этом вид у него был какой-то, мягко говоря, нехороший, и выглядело всё это ещё гораздо нелепее, чем в декабре. Я как бы изобразил, что положил его конфету в рот, но на самом деле откусил и проглотил лишь маленький кусочек её, примерно одну двадцатую часть, после его он сразу ушёл. Через несколько часов после этого я почувствовал явные и довольно сильные признаки отравления, ночью из-за этого не мог заснуть почти до утра. Затем месяца два или три тот знакомый мне не встречался, но потом стал вновь появляться на собраниях нумизматов и даже заходить ко мне. Не считая намёков, так сказать, средней доходчивости, я не стал предъявлять ему никаких претензий. Встречался он со мной ещё чуть более полугода, а затем куда-то пропал. Не знаю, где он и что с ним. А та конфета до сих пор где-то у меня валяется (завёрнутая в бумажку с нарисованными черепом и костями).