"ПОРОГ АНГАРЫ"

      Да, поддерживаю! Поддерживаю вас! Если бы у меня был не один, а сто бюллетеней, я в каждом подчеркнула бы вашу судьбу, избрав её для себя! Вот и произнесено главное. Перевожу дыхание. Теперь здравствуйте, Борис. Наверняка в вас достаточно силы и гордости для того, чтобы не искать утешения в письмах из ниоткуда. Если так, я могла бы несколько успокоиться, задушить моё непринятое вами сопереживание. Могла бы, если бы любая человеческая ценность служила предметом обмена.
      Итак, я не имею никакого права называть вас своим другом. Однако это не лишает меня права объявить вашим другом себя. Дарение - сделка односторонняя. Вот и объявляю. В полный голос. Может, вами он не будет услышан по объективной причине, то есть вы этих строк не увидите. Только я буду повторять свою попытку бесконечно, пока не достигну второй части искомого результата. А какая первая часть? Легче всего проиллюстрировать на вашем собственном примере. Вы в своих произведениях, как правило, к чеченцам или, скажем, украинцам редко обращаете свою речь. Она обращена к нам, к нашей ледяной пустыне, к нашему замороженному болоту. Горные склоны всё знают сами. Они если и благодарят за солидарность, то лишь усталым движением бровей; если и удивляются, то разве что противоестественной способности чужака понять язык их страданий. (Если моё письмо до вас дойдёт, нет, когда оно дойдёт, вы, наверно, будете читать его с аналогичным ощущением спокойной снисходительности к тому, кому не довелось до сих пор пройти сквозь такие испытания).
      То же и в моём случае. Моя бессонная мысль - с вами и боль моя - за вас, но эти слова я обращаю к тем, кто не с вами. К вашему голосу, пусть и без спроса, присоединяю своё эхо, чтобы покачнулись камни, если не те, кто по привычке зовётся людьми. Солидаризируюсь с вами публично. Правда, я пацифист - судите беспощадно. Но непротивленцем никогда не была и не буду.
      Герой "Палаты № 6" так обосновывал свою непопулярную позицию по отношению к карателям от милосердия: на боль я отвечаю криком и слезами, по-моему, это и зовётся жизнью. Естественно и законно. Хотя письмо я пишу вам, обещаю: его увидят все, хотят они этого или нет. Не факт, что удостоят прочтеньем, но первой строки, полагаю, им будет достаточно. В письменной речи, при отсутствии личного общения, многозначность недопустима, поэтому повторюсь. Я ваш союзник-самовыдвиженец, и ваше возможное отвержение ничего для меня не изменит. Не налагаю на вас ровным счётом никаких обязательств, но с себя их не снимаю ни при каких обстоятельствах. Эти обязательства на меня налагает моя совесть (вы, её законнейший обладатель и вернейший служитель, не можете меня не понять), а также её отсутствие у многократно упоминаемых вами кровавых упырей. С ними меня объединяет цвет лица и волос, гражданство и язык, но не вассально-сюзеренные отношения, которые я никогда не признаю. Моё письмо вам - доказательство мыслепреступления против одноглавого Левиафана. Доказательство допустимое, о чём свидетельствую, предъявленное добровольно, с размаха брошенное на судейский стол. Если последняя метафора грозит обернуться реальностью, то я с гордостью разделю вашу судьбу, если, опять-таки, буду удостоена её. Какое горькое счастье - сбросить с себя вину. Нажму кнопку "отправить" - и с плеч упадёт вся вязанка. А по прутику я сбрасывала и прежде, насколько было возможно. Не так-то легко у нас в Бурятии откапывать общефедеральную информацию. Скоро я неизбежно покину своё таёжное и озёрное Забайкалье, и не стыжусь этого, поскольку есть в РФ республика и понесчастнее. О ней я до 16 лет непростительно мало думала. И всё наш возрождённый агитпроп. В 10 классе нам на литературе читали рассказ (из журнала "Воин России") Сергея Михеенкова "Догорела свечечка до полочки". Читала моя любимая, вроде бы прогрессивная учительница, рассказ был вроде бы оппозиционным (критика государства по примеру ЛДПР или НБП: доколе будут гибнуть наши ребята, когда начнёте воевать по-настоящему), чего же более? Идеология легче всего проглатывается под сладким соусом протеста. Чечня воспринималась как природное, пусть и аномальное явление. Из неё возвращались со щитом или на щите. Необъяснимость первопричин происходящего настораживала меня не больше, чем версия о произрастании булок на деревьях. Гибнут наши? А кто их убивает, почему? А они кого, почему, и проч. Ересь какая. А через год... Ваши слова: "...Рвутся и исчезают любые связи с прошлым, со своей средой, с народом, среди которого ты родился и вырос, и жил, доверчиво считая и себя его частичкой (...). Так что - Рубикон перейдён, выбор сделан, и отступать некуда - теперь для нас нет на свете другой семьи, кроме всех угнетённых "нашей" империей народов...". Через год в наш сибирский гарнизон ворвался Норд-Ост. Его заметили все, правда, на свой манер. В ежедневной давке школьной раздевалки посреди банальной перепалки стало проскальзывать "Аллах акбар!". Кстати, мы были убеждены, что это исключительно специализированный воинственный клич. Потом было забавно наблюдать, как в миролюбивом сериале "Клон" эти слова опасливо не переводились на русский, тогда как в первоисточнике были слышны отчётливо. Каким вихрем тогда меня подбросило, отшвырнуло на противоположную сторону? 4-хминутная "Русская служба Би-би-си" невнятно сообщила о захвате заложников, о требовании вывести войска и о том, что среди них, застывших по периметру стены театра, есть женщины. Я поняла, что не в силах их осуждать. И ужаснулась, так как безоговорочно осуждала насилие. Три дня в тумане. Террористы застрелили человека - отчаяние: зачем? кто же теперь им поверит? Надежда на отпущение: от их требований я не отрекалась, ждала переговоров, ведь какой победой был бы вывод войск! Слабо представляя себе даже внешность чеченцев, я машинально рисовала на черновиках по алгебре привычные широкоскулые лица северян, с воспалёнными расщелинами глаз. И с тревогой замечала, что колкое слово "террористы" начинала произносить всё мягче, невольно, но стремительно меняя знак перед модулем на противоположный. Долго рассказывать, речь не о моей биографии. В течении последующих пяти лет собирала о ЧРИ всевозможные сведения; снабжая их эмоциональными комментариями, пересказывала всем, кто хоть сколько-нибудь готов был слушать и возражать словами. Из солидарности носила платок на голове, впрочем, и сейчас повязываю. Однако при этом всеми силами пыталась выработать в себе объективный взгляд на события. Боялась, что и совесть, ослепив, способна приучить к полуправде. Образцом борьбы за правду без изъятий и пристрастий для меня стала - простите меня - в достаточной степени презираемая вами Анна Политковская. Та самая, которая, по вашим словам, "и нашим, и вашим за три копейки спляшет"... ("Добровольные помощники Лубянки"). Всё-таки вы примиритесь с ней со временем, объединённые общей судьбой. Её нельзя сравнить с демонстративно отрекшимися от вас мемориальцами, как и с теми абстрактными гуманистами, которые предпочли предать вас молча. Но, безотносительно к несправедливости некоторых ваших оценок её личности, на правозащитниках действительно лежит повышенная ответственность. Чем бесстрашнее их защитительная речь (будь то мирного населения или своего собрата), тем страшнее и бесчеловечнее их внезапное холодное молчание. И тем более когда в открытую - цитирую для тех, кто ещё не осведомлён "о позиции Правозащитного центра "Мемориал": "Мы не намерены выступать в защиту Б. Стомахина, если только к нам не поступит информация о нарушении в отношении него процессуальных норм. С нашей точки зрения, Б. Стомахин не занимался правозащитной деятельностью. Мы считаем, что в издании, выходившем под его редакцией, публиковались материалы, недопустимые в морально-этическом аспекте. Являлась ли их публикация совершением преступления, должно быть определено в ходе судебного заседания". Так что, информации о нарушении в отношении вас процессуальных норм им не поступало-таки?!
      Политковская, будем справедливы, не совершила бы такого во веки веков. Процитированное заявление было составлено за несколько дней до её гибели. Пожелай она присоединиться к этому иудиному поцелую, карманные оппозиционеры почли бы за честь вплести её звучный голос в свой хор, что, к слову сказать, могло спасти ей жизнь, отсрочить бессудную казнь. Но сделать заявление противоположного характера, следует признать, она тоже не сочла нужным, или не успела. Как и не заступалась (прошу простить меня за возможную серьёзную ошибку, обусловленную недостатком сведений; буду счастлива убедиться в неумышленной неправоте) за добровольно сдавшуюся шахидку Зарему Мужахоеву, например. Ведь изначально было у той намерение взорвать кусок незнакомой столицы, было ведь? И после вынесения немыслимых вердикта присяжных и 20-летнего приговора Зарема угрожала местью после освобождения? То-то же. Логика непротивленцев, даже самоотверженнейших, даже лучших из лучших. Заметим, ни единым словом осуждения Политковская не оскорбила Закаева, которому летом российская прокуратура предъявила обвинение в разжигании за неполиткорректные высказывания в зарубежной печати, аналогичные вашим. А вы-то писали прямо из московского подполья, ещё более рискуя неизбежной расплатой! Вы и Анна - два несошедшихся, но родных берега. Вы бесконечно дороги мне. Где найти силы ума и воли, чтобы мостиком соединить ваши руки перед маской Великого Благодетеля? Неужели даже наручники его псов будут по-прежнему лишь разлучать собратьев? Вас, демократов и радикалов, на разных языках одинаково яростно кричащих о чужой боли - и одинаково стойко молчащих о своей? Здесь неразрешённым остаётся принципиальный вопрос: готовы ли вы всё-таки лично применить оружие, пролить кровь? Что означает ваше заявление на суде о том, что вы высказывали в своих статьях только своё мнение, "с которым можно соглашаться, а можно и нет", но которое нельзя приравнивать к реальному преступлению? Было ли это сказано в соответствии с линией юридической защиты, на которой настояли адвокаты, или, невыносимо даже представить, такова была изощрённость применённых к вам мер воздействия, что эти слова были вырваны у вас против воли, как попытка оправдания перед басманными сатрапами?
      Возражаю. Неправда, это не слабость ваша, что подтверждается вашими же публикациями, написанными задолго до отнятия у вас здоровья и свободы. Вы утверждали - не из-под палки - дословно следующее: "Пусть мегафон и плакат будут на самом деле единственным нашим оружием. Но эта партия антигосударственников и борцов за Свободу должна быть поистине воюющей партией". ("Партия без страха и упрёка"). Или: "Мы не будем ничего взрывать - мы принципиально не террористы, и если у нас когда-нибудь "найдут" оружие и взрывчатку - знайте: нам их подложили. Но мы будем взрывать своим словом, своей проповедью (...). Мы целиком и полностью за конституционный строй, как бы они ни шили нам 280-ю статью. Только мы считаем, что этот строй слишком хорош и прогрессивен для данной страны (...). Мы не призываем ни к какому насилию! - специально для следователей ФСБ подчёркиваем это - но мы будем не спасать Россию, а бороться за её эвтаназию - мирный и добровольный уход из жизни по воле населяющих её народов. Только тогда, наконец, можно будет не делать таких оговорок"... ("Спасителям России"). Таково ваше кредо, и насчёт своего мнения вы не оправдывались, а провозглашали ваш девиз.
      Взрывать словом. Слово есть дело, кровопролитие излишне. А коль скоро я не верю в то, что вы способны когда бы то ни было действовать не в соответствии со своими взглядами, то убеждена, что вы не опустите топор, даже если и поднимете в сердцах. Как же мы этого не поняли? Вам, если вы читали, не может не быть очевидно ваше сходство с Оводом. Во всём, от деталей до самой соли: профессия памфлетиста, противоречивость национального самоопределения, космополитизм, борьба за достоинство чужого народа, возраст вступления на её путь - и возраст наступления кульминации, отношение к религии, радикализм, обстоятельства ареста, мужественность в споре с бездумными противниками, в преодолении физических страданий... К сожалению, о вас мне известно гораздо меньше, чем о моём любимом герое, но достаточно и главного. В этой связи вот что не даёт покоя. Овод - активный сторонник вооружённого восстания - плоть от плоти своего времени, эпохи "Молодой Италии". Выходит, она, эпоха контрабанды листовок и карабинов, к нам вернулась? Вот тебе и Юрьев день! - воскликнул бы кто-нибудь новообращённый, из недавних правоверных государственников. Им остаётся посоветовать одно - не затягивать с умозаключениями по поводу определённых событий новейшей истории. У каждого наступает свой момент истины, когда безжалостным толчком в грудь его должен разбудить Норд-Ост. Не почувствовав ушиба, можно отвернуться к стене и продолжать наслаждаться сном золотым. Тем хуже для сна, в следующий раз его могут оборвать грубее, и стена - это последнее, что увидит в запоздавший час пробуждения мирный засоня. Нам в чём-то легче, чем вам, с высоты нашей молодой безгрешности соизмерять ваши подвиги и ошибки. Но воздержаться от анализа недопустимо. Укреплять веру пониманием и можно, и должно. Только так мы станем тем тонким мостиком, который останется невредим в счастливый день затопления ледяной Атлантиды.
      Мы - подхватывающие ваше знамя - ровесники той робкой оттепели, которую вы, юные родители, произвели на свет живорождённой, но которую вам не позволили вырастить. Зато вы вырастили нас. Отныне мы с трепетом матери и цепкостью тигрицы принимаем на свои руки её, полузадушенную Свободу - ...нашу и вашу. Древний лозунг польских повстанцев. Ваш любимый финал.
      Не могу решиться поставить точку. Мне 21 год. 4 курс юридического факультета. Бурятия, Улан-Удэ. Изучаю права человека, в том числе в контексте этноконфессиональных противоречий. Исследую правовые аспекты современной "антиэкстремистской" цензуры и внеправовые репрессии в отношении деятелей литературы и прессы (бывает нелегко разграничить две последние области научных интересов). Только поэтому я и узнала о вашей судьбе, целенаправленно вороша в Интернете прецеденты. Уже говорила о вас в докладе на нашей всероссийской конференции и на антифашистском митинге, что вызывало неоднозначную реакцию аудитории (я даже заработала обвинения в: нетолерантности, которым, в свою очередь, явно недоставало политкорректности). Собираюсь говорить ещё больше и громче на международной конференции во Львове, если только вырвусь туда. Уделила вам больше половины текста в международном конкурсе эссе о демократии и в сочинении, посланном в петербургскую школу молодого автора. Даже начала осваивать метод контент-анализа, применённый лингвоэкспертом в вашем процессе, и осмеливаюсь утверждать, что способ автоматизированного подсчёта количества определённых экспрессивных выражений (которые в вашем творчестве журналиста монотемы не могут не звучать рефреном) на единицу печатной площади при игнорировании социального контекста (то есть нашей преступной действительности) - недопустимый для храма правосудия аргумент к невежеству правоприменителей и обывателей. Другие свои замечания по поводу юридической и общенаучной стороны вашего дела я готова присылать и публиковать по возможности и необходимости - хотя что за риторический оборот? Необходимость несомненна, невозможность же меня не остановила бы. Ваша участь беспощаднее, чем у нижегородского редактора Станислава Дмитриевского, несмотря на ещё большую очевидность законности его действий. Главное, в схожей ситуации ему не пришлось переносить массовое предательство сподвижников. Вас же показательно изгнали из своей среды даже те, кто защищал его, кто выходил на демонстрации в память Политковской (чем она, несомненно, была бы оскорблена, чему воспротивилась бы). Считайте, что об этом сегменте контрэлитного сообщества не следует сожалеть. Вы и до того знали им цену. Справедливость ваших оценок "конструктивной оппозиции" во многом подтвердилась. Эпоха Овода, вздремнув под сугробом, снова встрепенулась и невозмутимо опустила мохнатую лапу на свободную мысль. Крылья медведю не нужны. Напрасно. Овод от крыльев никогда не откажется. Собирайся в путь, моё открытое письмо!
      Слышишь, Единое Государство, я не с тобой! Прямо сейчас, подписывая свою фамилию, я опровергаю презумпцию верноподданства тебе. Я не первая, но не хочу отстать и тороплюсь догонять первопроходцев, ступая неокрепшими ногами по их следам, а иногда мимо, но никогда не сворачивая с колеи. Никто не обвинит нас, кроме тебя, а перед судом совести ты поневоле будешь нашим назначенным адвокатом, скрежеща зубами, будешь свидетельствовать в нашу пользу перед историей. Вот только в судебном заседании потребуется переводчик наоборот, на язык нечеловеческий. И если твои уста отметят крайнюю незначительность нашего влияния на процесс твоего разрушения, мы выслушаем тебя с гордой улыбкой, понимая, что твои слова доказывают обратное.
      До встречи, Борис, она неизбежна. Я не могу взять на себя хоть часть ваших страданий, но не допущу, чтобы о них забыло человечество, обязанное таким, как вы, остатками своей человечности. Передайте ответ, если сможете. А если не пожелаете? Почему-то не допускаю такой возможности, исходя из всего вашего жизненного пути. Это нужно всем. Не тем, кто за вас боится - всем.
17 апреля 2007 г.